Геннадий Евтушенко - Люди одной крови

– Что-то ты, муженёк, второй день смурной какой-то ходишь. На службе неприятности? Давай-ка выкладывай, что случилось?

– Ничего на службе не случилось. На службе порядок. А вот… – Он замолчал.

– Ну?

Жорка вздохнул.

– Письмо от Димки получил.

Наталья приподнялась, повернулась, опёршись на локоть, встревожено спросила:

– Случилось что? С Лизой? С детьми? Да не тяни ты, говори.

Жорка снова вздохнул.

– С Лизой и детьми всё в порядке. Видишь, тут такое дело. Переводят Димку из Средней Азии. На Украину. Есть возможность в Запорожье переехать.

Он снова замолчал, ожидая её реакции. А Наталья, не замечая его замешательства:

– Ну? Так в чём дело? – И, поскольку он молчал, продолжила: – Так в чём дело, я не пойму.

– Ну в чём, в чём. Квартиру ему сразу не дадут, хоть он и в МВД теперь служит. А нас и так семеро.

– Т-а-а-к, – протянула Наталья. – Дожилась. Дожилась и дождалась.

«Началось, – с тоской подумал Поляков. – Получу сейчас по полной программе. – И тут же решил: – Пусть, что хочет говорит, а Димку с семьёй заберу».

Наталья села в кровати, подбоченилась.

– Вот я и говорю: дождалась! Два дня муж мучается, потому что думает, что жена его стерва! А? Ты, – она ткнула его пальцем в грудь, – ты, мой муж. Как ты мог подумать такое? Нет, ты мне скажи: как ты мог? Это ж твой брат! Да мы не двенадцать – мы здесь и двадцать поместим, если нужно будет! Или забыл, как в одном окопе помещались?

И он вдруг вспомнил, как увидел её первый раз – маленькую, чёрненькую, в стареньком голубом платьице, под пулемётом. Разом в сознании промелькнули годы войны: бомбёжки, атаки, короткие застолья в землянках и чужих избах, горечь потерь и счастье побед. И всегда рядом была она, Наталья. И счастье любви вдруг наполнило его, полилось через край. Он бросился к Наталье, прижался к её тёплой, будто материнской груди, и слёзы благодарности сами собой полились из его глаз.

А она гладила его по голове и успокаивала.

– Ну что ты, милый… Что ты, мой любимый… Дурачок мой родной…

Он всё всхлипывал и не мог остановиться, как будто это был не воин, много раз смотревший смерти в лицо, посылавший на смерть сотни своих бойцов и сам не раз, ходивший в атаку. А она всё гладила и гладила его, как ребёнка. И мир, окружавший их, растворился в ночной тиши. И они остались одни, совсем одни. И, казалось, сами растворились в этом мире любви и благодати.

Так их стало двенадцать.

Пошёл год. Однажды Жора позвонил домой и распорядился:

– Натуля, я скоро дома буду. Поставь в большой комнате стол, чтобы все поместились. Повод есть. Накрой и рюмочки приготовь – выпьем. Наталья удивилась, но расспрашивать не стала, сделала всё, как муж велел. Вечером все уселись за стол и с нетерпением стали ждать: что за повод такой появился – среди недели праздник устраивать?

Жора встал, поднял рюмку и произнёс целую речь.

– Знаете, журналисты любят красивые слова, разные лозунги и привлекательные заголовки к своим заметкам. Мы к ним привыкли, и внимания особого не уделяем. И я сегодня взял запорожскую нашу газету, пробежал глазами, ничего особенного сначала не заметил, хотел отложить в сторону, но потом обратил внимание на одну заметочку, маленькую такую заметочку, пятьдесят лет в строю, называется. Вспомнил я книгу Игнатьева, это генерал, ещё с царских времён генерал, он книгу с точно таким же названием написал. Ну, думаю, ещё один пятьдесят лет прослужил. Заинтересовался. Что ж это за генерал. Оказалось – это и не генерал вовсе, а токарь. Представляете, человек пятьдесят лет токарем проработал! Это тоже, знаете ли, не фунт изюму! И, оказывается у этого человека самый большой рабочий, я подчёркиваю – не чиновничий или какой-либо ещё там, а рабочий, у станка, стаж в нашем городе. Мне только стыдно, очень стыдно, что я узнаю это из газет, потому что имя этого человека – Поляков Сергей Фёдорович!

За столом прокатилось удивлённо-восхищённое «о-о-о» и «ах, ах»! – все стали смотреть на виновника торжества, а Жора продолжил:

– Прости, папа. Мы все тебя поздравляем и очень любим.

Он поднял руку с рюмкой.

– За рабочего человека Сергея Фёдоровича. За тебя, папа!

Он подошёл к отцу, они чокнулись, поцеловались и выпили. И все потянулись к Сергею Фёдоровичу, все целовали его, а дети прижимались и норовили остаться рядом, как бы говоря: «Это мой дедушка». А дедушка смущался, щуря старческие глаза, и всё повторял:

– Ну что ж такого? Это жизнь, все работают.

Семья развеселилась и, что называется, разошлась – праздновали до часу ночи.