Сергей Михеенков - Прорыв начать на рассвете

Не дождались они темноты. Через час с небольшим за соснами замелькали густой цепью серо-зелёные шинели.

– Вот и сваты пожаловали, – сказал спокойным голосом дядя Фрол, прилаживая на бугорке свою трофейную винтовку с примкнутым штыком. С самых Прудков он не расставался с ней. Кое-как добывал патроны и вчера за три обоймы отдал разведчикам свою шапку и рукавицы.

Радовский вытащил из-за пазухи бинокль. «Ну, – застучало у него в груди, – вот и началось то, ради чего я здесь, под пулями». Но впереди, за соснами, он не увидел своих людей. Там развёртывалась в цепь не его взводы и не казачья сотня – немцы. «Вот и слава тебе господи, – облегчённо вздохнул он. – Всё же не в своих стрелять…» В одно мгновение все смуты улеглись. Радовский почувствовал себя русским офицером в Августовском лесу.

Как всегда, атака началась с миномётного обстрела. Но обстрел длился недолго. Цепь пошла на сближение. Некоторое время немцы шли молча. Уже хорошо были видны каски и распахнутые шинели. Никто не открывал огня первым. Ни наступавшие, ни залёгшие в обороне. Словно на спор: у кого нервы сдадут.

– А где ж наши? – Монтёр вскочил на колени. – Это ж немцы, Старшина? Нам же теперь – хана всем!

– Тихо, ребята. Наши справа и слева. Приготовить оружие. Огонь по моей команде. Лесник, возьми на мушку офицера.

– Понял. Мне – что? Моё дело – солдатское: стреляй туда, куда командир велит. – Голос Лесника дрожал.

Теперь всем в группе Радовского стало сразу всё понятно. Недоумевал только Лесник.

Первую атаку они отбили. Немцы рассредоточились за соснами и повели плотный огонь из автоматов.

Радовский понял, что мир снова оказался опрокинутым, и он, воевавший в своей жизни уже в трёх армиях, только что, нажав на спуск автомата и выпустив в цепь бегущих навстречу короткую прицельную очередь, начал свою очередную войну, четвёртую. Не слишком ли много он поменял окопов и штандартов? И не слишком ли часто это происходило? И в чьём окопе он лежит сейчас.

– Старшина, – окликнул его Лесник, – смотри, кажись, генерал?

Все они разом оглянулись. Между сосен на солдатской плащ-палатке автоматчики несли командарма. Остановились. Словно решали, куда идти дальше. Но тут же и выяснилось: некуда. Усталые, повалились на снег. Опустили головы.

– Генерал ранен! – разнеслось над залёгшей цепью.

Тут же в стороне лощины, где лежали раненые и где собрались штабные и гражданские из партизанских семей, раздалось несколько пистолетных выстрелов.

– Что там? – вскочил на колени Радовский.

– Комиссары стреляются.

Боже, как сильно этот лес напоминал ему лес под Августовом! Даже запах тот же. Смолы и пороха. Пороха, смолы и человеческого тела, измученного усталостью и недосыпанием, безнадёжностью и страхом.

– Старшина, что мы делаем? Нас же за это расстреляют!

Радовский увидел перед собой бледное лицо Лесника.

– Огонь! – рявкнул он прямо в это лицо, мешавшее ему вести огонь прицельно.

– А в гроб и душу… – откатившись в сторону и заняв своё место за сосной, уже успокоенно шептал красноармеец Колесников.

Курсанты лежали рядом, за одной сосной. Воронцов стрелял короткими очередями. Он знал, что такое затяжной бой. А немцы, нажав вначале, больше не поднимались. Чего-то выжидали. Ясно было пока одно: они истощали их, затягивали бой, зная, что окружённым долго не продержаться.

Смирнов время от времени поглядывал в сторону Радовского.

– И майор стреляет…

– А куда ему деваться? Он же русский человек. Смотри, совсем затихли. Подождали бы так до темна…

– Русский… Повидал я, Сань, и русских… Четверо казаков из сотни поручика Щербакова в одной деревне всю ночь насиловали женщину, мать троих детей. А к утру, когда совсем от самогонки озверели, привели из сарая старшую дочь, одиннадцатилетнюю… Вот тебе и русские люди.

– Война всю погань из человека наружу требует.

– Это так. А что с нами будет? А, Сань?

– А что всегда.

– Всегда было хреново.

– Стемнеет, пойдём на прорыв.

– До темна ещё долго…

Радовский сел за сосной. Снял вещмешок, ослабил лямки и начал набивать диск патронами. Один, два, три, четыре… Ничего, Георгий Алексеевич, бывало и похуже. Пять, шесть… Сколько ж можно в своих стрелять? Вот теперь и постреляем в того, кто пришёл на нашу землю захватчиком и оккупантом. Освобождение от большевизма… Чушь! Они пришли не за этим. Августовский лес… Его обступал Августовский лес. И лица залёгших солдат, и его разведчиков, и того взвода, которым командует молоденький сержант с курсантскими петлицами, удивительно схожи с лицами тех, кто бежал с ним, прапорщиком Радовским, через белую поляну в Августовском лесу. Одни и те же лица. Семь, восемь, девять, десять… А вон и другое лицо. И тоже знакомое. Это же связник! Почему он убегает? Чёрт бы его побрал!