Николай Шамрин - Истории Юрия Иваныча

Я смотрел на рассказчика и не верил его словам. Конечно, я мало знал соседа, но и представить себе не мог, что он убил человека. Юрий Иваныч тяжело вздохнул и, наполнив стаканы, сказал:

– Давай-ка, паря, помянем невинноубиенного. Правильным он человеком был. Жаль, что так вышло.

Батюшка

Помянув безымянного мастера полным стаканом вина, Юрий Иваныч продолжил свой рассказ:

– Дали мне полную десятку. Прокурор настоял, дескать, не активист и не комсомолец. На пересылке умные люди говорили, что перебор вышел со сроком-то. Мол, надо тебе, парень жалобу подавать, глядишь, года два и скинут. Но мне тогда не до жалоб было, всё перед глазами покойник мерещился. И днём, и ночью. Всё спрашивал: «Зачем ты убил меня?». Чуть было умом не тронулся. И тронулся бы, да только с нами в одной камере священник православный сидел. Уж не знаю, за что осужден был, скорее всего за контрреволюцию, но человек он был настоящий, никому в добром слове не отказывал. Его все уважали, даже тюремное начальство к нему за советом хаживало. Как-то присел рядышком и говорит: «Не спрашиваю, за что тебя осудили. Но ты и не рассказывай. Не надо. Только вижу, что ты не сиденьем тюремным маешься, а грех свой великий осознал. Потому и места себе не находишь». Я-то за четыре года в городе совсем про Бога позабыл. Ни разу в церковь не заходил, всё времени не было. На зелье было, а на церковь нет. Видать, потому Господь меня и покарал. От обиды великой наговорил я батюшке всяких слов, да только он, выслушав, так ответил: «Господь никого, мил-человек, не наказывает, он людям право выбора даёт. Ты оступился, неверный путь избрал. Но теперь всё от тебя зависит. Смирись и прими свой срок, как Господь свой крест принял и дальше живи. Только живи по правде и с именем Божиим в сердце». Я оглянулся по сторонам. В камере-то урки конченые… Думал засмеют сейчас. А старшой и говорит: «Ты, паря, слушай слова правильные. Это мы свои грехи за оставшуюся жизнь не замолим. А ты – первоходок. Статья хотя и шибко серьёзная, но не для твоего авторитету. Другой ты человек. С тем и живи». На том и порешили. Урки с первых дней ко мне равнодушно относились, а после того, как старшой слово своё сказал, вообще замечать перестали. А мне и не в обиду. Покуда под следствием был, много страстей про тюрьму наслушался, мол разборки там, то, да сё. А в нашей хате порядок был. То ли батюшку стеснялись, то ли смотрящий уже всех заставил по слову своему, воровскому жить. По понятиям, значит. Я хоть и весь срок от звонка до звонка оттрубил, но уркой так и не стал. И феню ихнюю не выучил. Ни к чему мне это было. Священник в их дела не вмешивался, а они к нему со всем уважением. Помню на прогулке подошли к батюшке политические и давай над ним измываться, дескать, не помог тебе твой Бог от кары земной отвертеться, а значит и нет его, Бога твоего. Зеки в миг с ними разобрались. За малым делом чутка не порешили самого горластого. И порешили бы, да только священник не позволил. Нечего, говорит, грех на душу брать. Убогие они разумом и дьяволом меченые. Нечистые душой.

Я решил прервать своё молчание:

– А много политических там было?

Казалось, сосед и думать забыл о моём существовании. Услышав вопрос, он с недоумением взглянул в мою сторону, и с явной неохотой вернувшись в действительность, ответил:

– Немало. Но меньше, чем уголовников. Урки их не чествовали. Жировали политические в тюрьме-то. Рассказывали, что и прогулки у них почаще, и пайки послаще, и посылки в количестве неограниченном. Книжки их антисоветские чемоданами приносили, а нашему батюшке молитвенник не разрешили. Но он и по памяти все молитвы знал. Учёный человек! А политические… По правде, среди них мало было людей наших кровей. Это ещё полбеды. Их больше за чванство и заносчивость не уважали. Я думаю, что батюшку по ихиму требованию к ворам определили. Я потом на пересылке с ними столкнулся. Да слава Богу накоротке. – Иваныч, уже вполне освоившись в настоящем, спохватился. – Чего это мы на сухую сидим? Давай-ка по капельке. Честно говоря, дрянное пойло. Под такой разговор водка, самый походящий напиток.

Взбодрившись портвейном, Юрий Иваныч поднялся из-за стола и выглянул в окно:

– И где это Машку черти носят? Денег ей всё мало… Ладно, у нас с тобой есть чем заняться, – вернувшись на место, он как бы спохватившись, немного виноватым голосом спросил, – заболтал я тебя? Ты уж прости меня, старика. Знакомые нынче всё о перестройке судачат, о светлом будущем разговоры разговаривают. Когда мне ещё доведётся о жизни моей поболтать?