Валерий Поволяев - За год до победы

Он ясно, беспощадно ясно, до самых мелочей вспомнил враз вставшую перед ним ослепительно черную, ни одной искорки на небе, ночь — одну из последних ночей обороны, беспросветно глухую, вязкую, когда лишь по тяжести, по плотной сырости воздуха чувствовалось, что земля все-таки имеет продолжение, а невысоко над головой плывут набрякшие дождем тучи, скрывающие небо. Под высотой мельтешили автоматные огоньки. Чьи — не разберешь… На ночную атаку немцев это не было похоже. Смахивало на другое — кто-то из наших наткнулся на ночную разведку немцев. Вот только кто?

…То, что и Лепехин и Громов вспомнили сейчас события, происшедшие ночью, в одинаковых условиях, роднило их, делало общим восприятие мира, жизни, фронтовой череды… Они поделили пополам беды и радости, горькое и сладкое, удачи и неудачи, даже кровь…

Громов вспомнил, как он, грузный, неуклюжий, одышливый, уложил автомат на бруствер, оттянул затвор — может, это из штаба дивизии пытаются пробиться через фронт к окруженцам, зацепившимся за крохотный, в полторы фиги величиной островок земли? Ведь наши находятся всего в каких-нибудь двух километрах, в двух! Днем он попробовал прикинуть, на сколько же у них хватит сил? Арифметика выходила невеселой. Еще неделю назад, в первый день обороны, когда немцы обошли их, взяли в замок, оттеснив соседние части, их было на этой высоте ни много ни мало — полновесный стрелковый батальон — пятьсот человек. Сколько осталось? Семьдесят. В день немцы делают по шесть атак и по шесть артналетов — высотки как таковой не существует — уже напрочь перерыта и перелопачена.

Сколько человек уносит каждый день? Он мотнул головой — страшный счет, не поднимается рука передвинуть невидимую костяшку. Но ведь ты командир, Громов, тебе и ответ держать. А раз ответ держать, значит, ты должен все знать и все до последней веревочки в своем хозяйстве иметь на учете. До того момента, пока чужая пуля не нащупает тебя.

Словом, их хватит еще на два дня. На каждый автомат осталось по полтора диска, на винтовку — по две полные обоймы и еще плюс по три патрона. Хотя, можно считать, по два: последнюю пулю надо сберегать для себя.

Он вытащил тогда из кобуры свой ТТ, из рукояти извлек один патрон — тяжелый, масляный, толстый, и, боясь потерять в темноте, не удержать в дрожащих пальцах, торопливо сунул в левый карман гимнастерки, под твердую книжицу партийного билета — вот этот патрон и пойдет на собственные нужды.

Стоял тогда перед Громовым и еще один главный вопрос — пища. Нечем было поддержать раненых. Дважды он посылал людей в нейтральную полосу, к березовому пятаку — там от толстой березовой кожуры отделяли коричневый мездровый слон — есть такой под непрозрачной белой кожицей, мелко крошили мездру, варили из нее кашу. Это единственное, чем питалась высота. Еще почки ели. Но это уже было деликатесом, да почки они слопали в первые два дня голодовки.

— Разрешите доложить, товарищ командир батальона!

Громов обернулся на невидимый в темноте голос, по уверенной глухоте определил, как говорится, на ощупь — старшина первой роты, поморщился — все-таки передний край здесь, когда же все-таки старшина отучится от манеры вытягиваться перед начальством в струну и гвоздить по-парадному: «Разрешите доложить!» Наверное, и на том свете, когда он в раю предстанет перед приемной комиссией, то прищелкнет сбитыми каблуками кирзачей и рявкнет на все преподобное царство:

— Разрешите доложить! Старшина такой-то прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.

— Докладывайте, старшина. Только не ревите, как паровоз перед отправкой в долгую дорогу, — тихо сказал Громов.

— Е! — По-деревенски остро смутился старшина, сбавил голос: — Товарищ комбат, тут я это… посылал ребят в жиднячок за березовой кашей. Из-за этого стрельба завязалась — наткнулись хлопцы на гитлеровских саперов. В нейтралке. Ушли ребята. И трофей с собой принесли. Два автомата и во-от еще… Фляжка с каким-то дерьмецом. Одеколоном пахнет…

Старшина поболтал в темноте флягой, Громов услышал тяжелый плеск жидкости, сглотнул слюну.

— А стрельба?.. Почему стрельба продолжается?

— Испуг у гитлеровцев стрясся, товарищ командир батальона. С него они еще полчаса патроны жечь будут.

Громов взял фляжку в руки, открутил пробку, понюхал — в нос шибануло терпко-каленым, коричным, древесиной и какими-то приятными травами. Он всосал в себя запах, втянул в живот.

— Ром, — определил он. — Пакость, конечно, для непривычного человека… Но в наших условиях и такая пакость сгодится. В санчасть отнесите.