Татьяна Беспалова - Вяземская Голгофа

Женщина втащила в комнату большое ведро. На поверхности исходящей парком воды, словно ладья на волнах, покачивался деревянный ковш. Тимофей настороженно смотрел на женщину: невысокая, коротконогая, щупленькая, личико широкое, простенькое. Зато коса знатная и ручки маленькие, юркие, гладкие. Странно, когда же он в последний раз замечал красоту женских рук? Платья, чулки, колечки, сережки, уют московских двориков, страстная темнота кухоньки, совсем юная девушка в шелковом платье, упругое тело, жгучая теплота, робкий ответ на его грубые ласки. Какой-то давний, полузабытый сон, вымороженный в болоте возле деревни Скрытня. Тимофей тряхнул головой, силясь освободиться от наваждения. Женщина была одета в телогрейку поверх ситцевого платья, чулок на ней не оказалось. От неё пахло кедровой смолой и печным дымом.

– Меня зовут Ольга, – напомнила она.

– Знаю! – огрызнулся Тимофей.

Жаркий пот струился между его лопаток. Ольга поставила ведро на пол и быстро выскочила за дверь помывочной, но вскоре, как и ожидал Тимофей, вернулась. Она приблизилась, держа обеими руками мятый оловянный тазик. Над водой клубился теплый парок. Руки и лицо девушки покраснели от печного жара. Голову её покрывало свернутое на манер чалмы полотенце. Ноги её, обутые в литые галоши поверх толстых носок, округлые колени, плотные ляжки, угадывавшиеся за ситцевым цветастым подолом, хвойно-лиственный запах её – всё пробуждало в Тимофее неудобное вожделение.

– Страшный ты, дармоед, – тихо проговорила Ольга. – Посмотри, по башке вши прыгают. Тифа не боишься? Моя бабушка померла от тифа.

– Отец-мать, братья-сестры? – настороженно поинтересовался он.

– Никого нет, – отозвалась она и добавила, улыбнувшись:

– Дай волосы обрею и бороду. Что молчишь? – карие глаза пристально, с необъяснимым интересом смотрели на Тимофея.

– Большая ты, – неохотно отозвался он. – Высокая. Понаехали вы сюда на горе нам.

– На горе? – изумление её казалось искренним. – Вы не одну неделю с дедом Фадеем по островам болтались. Вон от тебя рыбой разит, ещё бог знает чем. Помыться-то – разве грех?

Она поставила таз на скамью, неосторожно расплескав часть воды. Достала из кармашка передника небольшой кусок желтого мыла, показала его Тимофею, как показывает мать непутевому дитяти сладкий леденец в цветной обертке, желая с помощью такого вот незамысловатого подкупа заставить повиноваться своей воле. Готовый на самый решительный отпор, Тимофей следил за ней.

– Оставь всё и уходи. Я сам привык.

– Позволь хоть крючок твой отстегну.

– Я сам! Говорю же, сам!

Он просунул острие крючка в щель между половицами и ловко подтянул тело ближе к скамье. Она следила, как он отстегивает протез. Пальцы её суетливо перебирали подол передника, она вся подалась вперед, готовая в любую минуту прийти на помощь. А Тимофей, как ни старался, не мог отвести взгляда от этих округлых розовых коленей. Пальцы его дрожали, узелки и пряжки никак не поддавались.

– Я из Лодейного Поля, – внезапно сказала она. – Это поселок на материке. Мать, отец, братья… Словом, никого нет. А я смогла восьмилетку закончить и курсы медсестер. Но на берегу жрать совсем нечего. Мы с бабушкой выращивали огурцы. Но на продажу, сами-то не ели. А здесь и паек, и получка. Я знаю, ты второй месяц за мной следишь. А мы ведь говорили с тобой там, на пирсе. Помнишь?

– Я детдомовский. Родом из Саранска. Вся семья померла в голодовку. Я забыл потом. не хотел вспоминать. И войну не хочу. Всё забыл. Теперь только мать помню. Я такой, как есть. Принимай!

Тимофею удалось справиться с ремешками и острый крюк со звоном упал на половые доски.

Она сделала шаг вперед, сказала робко:

– Я помогу.

– Ты не смотри, что я короче тебя в два раза! – рявкнул Тимофей. – У меня баб было знаешь сколько? Знаешь, как бегали за мной?

– Хочешь, чтобы и я побегала? Так давай, убегай. А я следом!

Он подтянулся, закинул тело на скамью. Надо избавляться от одежды. Но как совершить такое, когда она всё ещё смотрит на него?

– Проваливай, я сам всё сделаю.

Он стянул через голову фуфайку и рубаху, и тельник, бросил всё на пол и принялся развязывать бечевку на штанах. Он знал, Ольга всё ещё стоит и смотрит на него. Вот она наклонилась, чтобы поднять с пола его одежду.

– Пошла вон! – рыкнул он. – Оставь мои тряпки.

– А постирать?

– Чего стирать, если смены нет?

Она метнулась за дверь. Эх, рановато ушла! Догадалась бы подтянуть поближе ведерко с ковшом. Пришлось справляться самому. Тимофей мылся с наслаждением, мылил бедовую башку, поливал себя теплой водицей из ковша, шумно фыркал. Пена лезла в глаза и уши. Приятно! Пена пахнет лимончиком и чем-то ещё. Ах, да прошлой жизнью!