Константин Ильченко - Путь домой

Двигатель ревел громко, да и машина гремела не меньше, поэтому Вася прямо в ухо прокричал Севе:

– Что ты, прокладка вертухаевская, сопли распустил или за Низким заскучал? – Не потому, что ему было интересно душевное состояние этого насквозь гнилого заморыша, а потому, что его свои мысли уже в край выжали. Требовалось как-то отвлечься. Вася еще раз посмотрел на Севу и чуть не сплюнул. Боже, как его еще в надсмотрщики взяли?

Сева медленно повернул к нему голову, по его лицу текли слёзы. Он было хотел их вытереть, но рука неуклюже дёрнулась и вытерла не глаза, а изрядно влажный нос. И вдруг в этот момент он необычно посмотрел на Васю, в его взгляде даже читался некий вызов.

– Чё ты лыбу тянешь? Чё, отважный самый? – совсем осмелевшим голосом заговорил Сева. Ему уже на всё наплевать, наступил тот миг, за которым хуже не будет. Вася с удивлением смотрел на него, не понимая, что с этим малахольным происходит. Но чувствовал, что неспроста этот Сева так заговорил: – Ты знаешь, куда мы едем? – чуть понизив голос, продолжил Сева. – Капут нам! Всё, кранты! Пожили, сука, хватит!

Похоже, несостоявшегося надсмотрщика накрывала истерика. Вася, как бы поворачиваясь к нему, незаметно для других врезал Севе локтем по зубам. Тот с недоумением глянул и тут же сник.

– А теперь давай спокойно и по порядку, – положив ладонь ему на шею, Вася крепко сдавил пальцы. Севе стало больно.

– С переводчиком мне удалось перекинуться двумя словами. Он хоть и мудак полный, но со мной дружбу водил, – по Севиной шее стрелой пронеслась резкая боль. Это поработали Васины пальцы.

– Ты давай по делу, не тарахти почём зря, – почти прокричал последний в ему ухо.

Севу как будто понесло. Он, пытаясь поймать Васин взгляд, начал рассказывать, что переводчик видел сопроводительный документ. Что в нем черным по белому написано, что везут их в лагерь смерти Равенсбрюк. Что там вообще-то женский лагерь, но так было в начале войны, а сейчас там и мужиков навалом. Выхода оттуда не будет, даже если немчура и победит, всё равно их всех до единого в топки бросят. Прав был Низкий, он как в воду глядел. Отмучился, помер хоть и насильно, но, наверное, быстро, спьяну не мучился. А тут прикинь, каждый день смотреть на печку и ждать, когда тебя в ней испекут живьём.

– Но мы же не евреи и не военнопленные, ты, падла, например дезертир, с какого же чёрта нас жечь? Мы ж тут для работы. – Васе казалось, что от его слов зависит исход уже кем-то предначертанного конца. – Ты ничего не попутал?

– Да нет же, – почти закричал Сева, сосед по скамейке скосил на него глаза, – говорю, переводчик почти корешил со мною, на кой ему трепаться? Он еще сказал, что немцы кампанию сейчас проводят по уменьшению заключенных в лагерях. Ну, ты понял, короче, истребляют на хер всех. – глаза Севы от испуга расширились, наверное, он ждал, что Вася его успокоит, найдет серьёзные аргументы против его доводов, и жизнь понемногу войдет в привычное русло.

Но Вася не сказал ему таких слов, не успокоил. Он отпустил Севину шею, обнял свои плечи руками – так обычно делают при ознобе – и замолчал.

Рано утром машины с пленными остановились у ворот концлагеря, простояли недолго. От того, что не слышалось привычного гама и толкотни, стало ясно, что прибыли в серьезный лагерь, где всё по-немецки точно и заученно, лишних слов и движений здесь не допускают. Слышался тихий голос сверявшего документы караульного да лай собак, на них порядки Третьего рейха не распространялись.

Пленных построили в три шеренги. Перед глазами открылась картина огромного пространства, заполненного рядами одинаковых бараков. Казалось, эти бараки тянутся аж за горизонт, так их было много. С геометрической точностью просматривалось деление между ними. Некоторые отделяла колючая проволока, другие – смотровая тропа для караульных. По этим тропам они курсировали с собаками.

Повсюду натыканы вышки, на которых стояли часовые. На некоторых из них чётко просматривались дула пулемётов.

Гриша уже знал, что их везут в Равенсбрюк, лагерь смерти, поэтому он неистово вертел головой, пытаясь увидеть страшную трубу той печи, где сжигают людей. Куда непременно их отведут, может быть, даже и сегодня. Страх присутствовал, но он был неявным. Количество людей, стоявших с ним в одном строю, каким-то образом поглощало этот страх и не давало ему разрушить остатки воли.

– Вторые сутки не жрамши, кормить-то будут или так погонят на убой? – где-то справа послышался чей-то осипший голос.