Николай Дмитриев - Майор из Варшавы

Пан Казимир вздрогнул. Конечно, он понимал, что тут нужен или аттракцион, или игра, но слова Менделя по странной ассоциации напомнили майору давнего портье из «Бристоля», с ловкостью фокусника забрасывавшего в гнезда номерные ключи. В следующий момент мысли пана Казимира приобрели четкую направленность, и только после паузы он тихо, вроде как самому себе, повторил:

– Рулетка, говоришь? – пан Казимир слегка стукнул по столу, и свечка в блюдце вздрогнула, качнув язычок пламени. – Неплохо, неплохо… Кстати, ты портье, из «Бристоля», не знал?

– Какого портье?

– Ну того, что ключи бросал за спину.

– Ах Метека… Ну как же не знал? – Мендель в первый раз улыбнулся. – Очень даже знал… Каждый свободный вечер у меня в пивной был. Любил он мое пиво…

– Любил? – майор поднял голову.

– Да нет, не в том смысле… – Мендель понял, о чем подумал пан Казимир. – Просто я теперь пивом не торгую.

– А-а-а… – пан Казимир улыбнулся. – Мне бы найти его.

– И стоечку его на базар, так? – хитро прищурился Мендель.

Пан Казимир видел, что пройдоха Мендель уже все прекрасно понял, и доверительно улыбнулся.

– Именно так. Не знаю только, согласится ли?

– Согласится, он с той войны злее черта пришел, даже я тогда удивился, откуда в нем столько… – Мендель подобрался. – Сами им займетесь или мне поручите?

– А сможешь?

– Спрашиваете!

– Ну, тогда…

Пан Казимир не спеша вытащил из внутреннего кармана шкалик и, весело подмигнув Менделю, начал доставать из других карманов завернутые в бумагу бутерброды…

Копыта ровно стучали по мерзлой обочине, холка ритмично подрагивала, и заснеженные поля с торчащими там и сям темными земляными комьями медленно уходили назад. Конь под Меланюком был старый, армейский, прослуживший уже лет с десяток и отлично научившийся подолгу ходить размеренной рысью.

Из-за почтенного возраста никто на него не покушался, а что касается старости, то пока она давала знать о себе только екающей селезенкой да неистребимой привычкой раздувать при седловке пузо, так что, затягивая подпругу, приходилось бить коленом «под дых». Зато в дальних лесных поездках конь был незаменим и, если надо, сам находил дорогу домой.

Поле кончилось жердяными обрадами, и Петро свернул с битого шляха не сельскую улицу. Раньше село было зажиточным, хаты сплошь под железом, а в середине порядка спичечным коробком торчал модерновый загородный домик. Как раз возле него Петро перевел коня с рыси на шаг, чтобы напоследок еще раз собраться с мыслями.

Сюда его вызвал Пилюк. Последнее время «Кобза» вел себя как-то странно, и Петро, всегда относившийся к нему с тщательно скрываемым недоверием, насторожился. Особенно после того, как в села, «опекаемые» Меланюком, начали приходить отпущенные из лагеря военнопленных украинцы-восточники.

Сначала Петро страшно обрадовался, но после того как попробовал говорить с ними «по душам», понял, что тут надо держать ухо востро. А когда Пилюк потребовал докладывать ему о поведенении вольноотпущенников, не стоило труда догадаться, что националисты, а скорее всего, и немцы, что-то затеяли.

В который раз, вспомнив об этом, Меланюк, не сдержавшись, ругнулся вслух. Конь, привыкший к командам, с готовностью повел ухом, и Петро дружески потрепал его по шее. Уж кто-кто, а его конь хорошо помнил, сколько Меланюк мотался по лесу, пытаясь отыскать как в воду канувшего Малевича.

Петро отлично знал, чем кончилась засада у Бирюковой хаты, где взбешенные неудачей полицаи, вдобавок получившие добрый «прочухан» от немцев, обшарили каждый кустик и поначалу не беспокоился. Он понимал: после этой стычки Малевич увел людей подальше, но вот уже который раз, объезжая лес, Петро не находил тайных меток и мало-помалу начал нервничать.

Нервничал Петро главным образом из-за того, что ему сейчас как никогда нужно было посоветоваться с Малевичем. Имея кое-какую информацию, Меланюк начал подозревать, что между немцами и националистами начался какой-то разлад, а уж тут малейшая ошибка могла привести к провалу…

Ближе к лесу хорошие дома исчезли, и пошли обычные сельские хаты под соломой. Да и к самой опушке постройки не доходили. Вдоль крайних плетней еще тянулся широкий пахотный клин, только в одном месте прорезанный хорошо накатанной колеей. Возле опушки эта дорога круто сворачивала и упиралась в ворота, за которыми в густом окружении садовых деревьев виднелся низко-раскидистый бывший помещичий «палац».