Андрей Воронов-Оренбургский - Имам Шамиль. Том первый. Последняя цитадель

Кто в те поры не слышал в горах воинствующих воззваний глашатая Кавказской войны – Магомеда Ярагского:

«Правоверные братья! К вам обращаюсь я, и да услышите вы все сказанное! Для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. Кто исполняет шариат, должен вооружиться, во что бы то ни стало! Бросить семейство, дом, землю и не щадить самой жизни. Кто последует моему совету, того Аллах в будущей жизни с излишком вознаградит. Истребите урусов, как бешеных собак, освободите мусульман, братьев наших! Если вы будете убиты в сече, – рай вам награда! Если кто убьёт крестоносца и иудея, тому – рай награда!..»

Хай, хай… Такие призывы и кличи летели в те годы от горы к горе по всему Кавказу. Иншалла! Такова воля Аллаха! А с ней не дано спорить смертным.

В горах быстро взрослеют. Девочки становятся матерями, а мальчишки – мужчинами-воинами.

В четырнадцать зим – Гобзало уже сам добыл себе первого коня, угнав его из-под носа, рассупонившихся за картами и самоваром конвоиров из маркитанского обоза, что следовал из Герзель-аула в крепость Внезапную. А уже с пятнадцати, он влился в ряды послушников Газавата под предводительством легендарного земляка аварца Хаджи-Мурата.

С тех самых пор Гобзало ни разу не свернул с единожды выбранной тропы.

То был, по исчислению русских, второй период Кавказской кампании (30-е – 40-е гг.) – самая кровавая и грязная пора мюридизма. «Аллах Акбар!» Гобзало прекрасно помнил: огненная проповедь Кази-муллы и Шамиля тогда безраздельно владела сердцами и шашками Чечни и Дагестана. Громкие, как пушечные залпы, победы имама Шамиля тех лет, тому порука.

Уо–о–ех–е-ех! История Кавказа в те времена писалась не гусиным пером, а шашкой. Не чернилами, но дымящейся кровью.

* * *

…Рослый, бритоголовый Гобзало, с закинутыми за спину концами башлыка, придержал запаленного скакуна, давая тому отдохнуть. Шаллох рысил теперь легкой грунцой. Доехав до теснины, которая в этот час начинала дышать испарениями, горец бросил цепкий взгляд на высоко черневший острый, как буйволиный рог, выступ скалы и доверительно шепнул на ухо коню, совсем как старому кунаку:

– Б-алагьизе! Смотри, видишь ЧIор? Здесь нам будет дорога. Там опасно, глаз выколи. Но ты у меня хорошо знаешь тропу. У нас мало времени. Не подведи, брат!

Жеребец, рассыпая алмазные брызги, оправдывая своё имя ЧIор, – стрелой пронесся через бурлящую речушку и, грохоча и чакая по окатистой гальке, стал подниматься по щебнякам на гранитный угор. Картина эта осталась в памяти, проплывавших над тесниной, малиновых облаков, в ней решительно всё: горы, поток, конь и фигура всадника – гармонировало.

Между тем риск и впрямь был велик. Воллай лазун! Обычный путь через теснину представлял теперь большую опасность: мглистый туман, будто влажные, липкие крылья демонов, наполнял её, и по узкой тропе ехать было рискованно. Да только не для джигита, родившегося в этих краях.

…Конь мюршида, казалось, осторожно вытанцовывал лезгинку по коварным извивам серпантины горской тропы. Та змеилась по скальному откосу над глубокой пропастью; на дне её, справа от них, текла голубой бисерной ниткой речушка, слева, в предвечернюю изумрудно-сизую высь вонзалась копьём каменная громада; карликовые, узловатые деревья мохнатой папахой венчали эту неприступную и грозную стену.

Гобзало бойким скоком въехал на первый каменистый угор. ЧIор, попадая задними копытами на хрупкий, гремливый сланец, оскальзывался, пружиня, наддавал на ноги, утробно храпел, но урадинец ястребом сидел на его спине.

Приструнив жеребца, мюршид охватил колючим взором угрюмые скалы. Хладный ветер трепал черные космы его папахи, ворошил шелковистую гриву коня.

Далекий напряженный взор мюршида бродил какое-то время по ледниковым пикам Аварских гор, по узким, как лезвие ножа, мрачным ущельям, по каменистым распадам и козьим тропам, по альпийским лугам и где-то еще… Бродил, но лишь мгновенье, другое.

– Тцу-цу! – Конь устало продолжил путь. Грандиозная панорама, которой только что любовался взор, теперь была закрыта базальтовым навесом; ничего не было видно, кроме розовеющего лоскута неба, серо-фиолетовых скал, да бездны под ногами. Весёлый солнечный луч едва ли когда заглядывал сюда. Эта опасная дорога с циклопическими глыбами, свисавшими над ней, в юности доставляла Гобзало не притупленное еще чувство какого-то благоговейного страха.

…Взгорье с каждым шагом становилось всё более крутым. Поднимались медленно. Тропа петляла по узкому карнизу, который был немногим шире длины посоха чабана. ЧIор прядал ушами, словно вырезанными из карего фетра и чутко ступал ногами, выбирая дорогу. Но Гобзало, оставался в седле спокоен, что камень. Ему ли горцу из Урады, было бояться глядеть вниз, опасаясь головокружения. Горская лошадь и горский человек. Волла-ги! Порой лошади или человеку изменяет сноровка и – они гибнут. Так было…и не раз. Иншалла. Да только не нынче!