Яков Лович - Враги

С каждым вопросом Тряпицын тыкал пальцем, гремя кандалами, поочередно в судей. И такова была сила его страшных глаз, что опускали головы партизаны.

– Что, сволочи, не можете на меня смотреть? Стыдно? Все на меня одного валите? Ну, ваше счастье, что успели меня вперёд сцапать! Ни одного из вас не оставил бы – всех в воду! Гады! Вы хуже белобандитов!

Когда семеро из подсудимых были присуждены к расстрелу, они побелели и заголосили. Все, кроме Тряпицына. Он по-прежнему насмешливо улыбался, и глаза его сверлили то одного, то другого партизана. Нина Лебедева рыдала:

– Я ни при чём! Я не при чём!

– Приговор будет приведён в исполнение сегодня же, – объявил председатель этого экспромтного судилища. – Кто из товарищей хотит расстреливать – подними руку.

Лес рук взметнулся над толпой партизан. Тряпицын перестал улыбаться: всякая надежда исчезла.

Он умер мужественно, ругая партизан. Нина Лебедева валялась у них в ногах, но, грубо подталкивая в спину, её поставили на своё место в ряду смертников.

До Хабаровска Хромов и Анна Алексеевна добрались не скоро – уже осенью. Хромов устроил Анну Алексеевну с детьми у своих знакомых. Но это была помощь, конечно, временная. Нужно было решать – что же делать дальше. Хромов пришёл как-то, заговорил, поглаживая бороду:

– Вот что, Анна Алексеевна. Уезжаю я в Благовещенск. Службишка там нашлась. Ёкнуло сердце у Анны Алексеевны: один остался у нее Хромов – этот хороший, добрый русский человек. Один, кто связывал её с прошлым, кто спас её и детей, вывез из Николаевска, берёг, кормил, спрятал от кербинских расправ. Что теперь будет с детьми?

– А мы как же? – робко сказала она.

– Думал я об вас, – хмуро сказал Хромов, ради торжественности минуты снова переходя на «вы». – В Харбин вам надо ехать. Буржуйка вы, не житьё вам здесь, под советской властью.

Анна Алексеевна горько улыбнулась.

– Какая же я буржуйка? Вот что на мне есть – это всё. Ничего у меня нет, никого нет. Мужа убили, сына, дочь…

– Всё едино: сейчас не буржуйка, так были буржуйкой. Ходу здесь не дадут. Надо вам ехать в Харбин. Есть у меня там один человек, раньше друзьями-товарищами были. Григоренко фамилия его. На КВжд он там служит – дорога такая есть, железная. Слышали? Добрейший человек, солидный. Хорошо он живёт, одинокий, деньги есть. Он на дороге этой самой уже лет двадцать. Я ему письмо напишу. Он вам обязательно поможет устроиться – я вам за это ручаюсь. Женщина вы ещё не старая, готовить умеете, по хозяйству, шить там и всякое бабье платье состряпать можете. Вот и будете деток ростить. А может, ещё замуж выйдете: женщина вы в соку. Опять же дама, обхождение знаете, то да сё. А здесь вам – погибель. Харбин город богатый, я там служил, знаю. Туда вам ехать надо. Я вам на пароход билет достану и дам пятьдесят китайских даянов. Свои есть, да ещё собрал среди знакомых – по-малости.

Заплакала Анна Алексеевна, от всей души стала благодарить Хромова. Замелькали в голове картины недавней жизни; муж, сын-здоровяк, красавица-дочь, хороший дом – полная чаша. А теперь… теперь собирают, как нищей…

– Дорогой мой! Никогда не забуду вас за всё, что вы для меня… для детей сделали… Покойники мои всё видят сейчас… будут молить за вас Господа Бога…

– Ну, ну, – смущённо отмахивался Хромов. – Как же мог я бросить вас и девочек? Поди Николай-то Иванович для нас, для рабочих, отцом был. Кому соль, кому рыбу, кому хлеб, деньги, муку. Хорошо у него жили, царствие ему небесное! Как можно забыть! Хороший был человек, добрый хозяин. Как можно!

В Харбин Анна Алексеевна приехала на китайском пароходе – с одним из последних перед рекоставом. Остановившись, по незнанию, в китайском городе, в Фудзядяне, в грязной харчёвке, прежде всего поехала на извозчике вместе с девочками на Пристань и отслужила в Иверской церкви панихиду по рабам Божиим – Николаю, Леониду и Тамаре. Не могла до сих пор этого сделать – и теперь словно тяжёлый камень свалился с души. Потом поехала – опять вместе с девочками, так как боялась оставить их одних – в Новый город в автобусе, искать приятеля Хромова – Григоренко. Он был ещё на службе, как весело сообщила ей баба, мывшая крыльцо. Анна Алексеевна сказала, что подождёт.

Был странно тёплый день, и баба провела Анну Алексеевну с детьми в сад, засыпанный жёлтыми листьями. Пришлось ждать часа полтора. Григоренко оказался огромным мужчиной, под пятьдесят, с приятным и добрым лицом и странным, тонким голосом, не соответствовавшим его росту. Он прочёл письмо от Хромова, тоненько засмеялся.