Людвиг Ренн - Война

Слева лес кончился. Стало светлее. Впереди невдалеке от нас плелись еще двое.

Дорога повернула влево и вниз — к деревне. Может, эта? Прошли и эту.

Те двое, что были впереди, пошатывались, и мы их быстро догнали. Чтобы подстегнуть их, я побежал вперед. Оказалось — они из первой роты и больше уже не могут идти в строю. Впереди них шли еще трое. Как же теперь со связью? Снова у обочины лежало человек пять-шесть. И все из одной только роты!

Снова дома впереди. Деревня вытянулась вдоль дороги. Миновали и ее.

Я остановился. Может, кто из моих людей тоже лежит на дороге? Постоял еще. Никто не подходил. Наконец появился Гартман — один; вся цепочка впереди его распалась.

— А напарник где?

— Он уже больше не мог.

— Связь с ротой у тебя есть?

— Нет, давно уж их не слышу. Но не мог же я остаться там стоять.

Я испугался. А что, если они на какой-нибудь развилке пошли не по той дороге? Я шагал рядом с Гартманом и размышлял. До тех, кто впереди, было слишком далеко, но и до тех, кто сзади, не ближе. Даже если я сам стану вместо связного, цепочку уже не восстановить. Следует ли мне остаться? Этим тоже ничему не поможешь, если рота свернула не туда. Тут надо крепко подумать. Голова у меня горела, и я ничего не мог сообразить.

Впереди на серой равнине стали возникать серые дома. Верно, это и есть цель нашего маршрута!

Деревня оказалась маленькой. Но миновали и ее.

Вскоре впереди послышались голоса. Снова показались дома. Там остановилась первая рота.

Я стоял и прислушивался — не идет ли наш батальон. Приплелись некоторые из отставших.

Но вот донесся топот многих сапог. Появились конные. Подходил батальон.

Нам предоставили амбар. Все ввалились туда и попадали. Я расстелил плащ-палатку у входа. Кто-то подошел, шатаясь, и улегся.

— Вставай! Это для господина лейтенанта.

Он пробурчал что-то и не двинулся с места.

— Не на дворе же господину лейтенанту спать? Соображаешь?

— А мне куда деваться? — пробормотал он, однако подвинулся.

— Кто здесь? — спросили из-за двери.

— Третья рота, господин капитан, — ответил я. Спрашивал командир второй, известный своей грубостью.

— Амбар отведен для нас! — крикнул он. — Вам здесь нечего делать!

— Прошу прощения, господин капитан, — сказал я, — амбар предоставлен нам господином старшим адъютантом батальона.

— Нет, амбар отведен для нас! Убирайтесь вон!

Ребята начали ворчать:

— Никуда мы не пойдем!

Подошел наш лейтенант.

— Это строение предоставлено нам, господин капитан.

— Нет! — заорал тот.

— Я отсюда не уйду, пока не будет приказа из батальона! — сказал Фабиан тихо, но решительно.

— Тогда вас отсюда вышвырнут! — бушевал капитан.

— А мы не уйдем! — солдаты готовы были к отпору.

— А мы вас оттуда вышибем! — крикнул кто-то из второй роты и придвинулся к воротам амбара.

— Я уже давно разыскиваю господина капитана! — раздался голос нашего адъютанта. — И мог бы проискать еще долго, поскольку господин капитан забрел не в тот двор!

Вторая рота ушла. Капитан чертыхался.

— Это же недостойно офицера — затеять такую свару, — сказал я Цише.

— Его даже в своей роте терпеть не могут.

— Бросьте! — сказал Фабиан. — Стояли бы перед этим амбаром, так тоже бесились бы от злости. После такого марша глупо обращать — на это внимание!

Лейтенант лег, я улегся с ним рядом и укрыл его. Он дрожал всем телом.

— Господин лейтенант, не бойтесь ничего. Мы позаботимся о господине лейтенанте.

Он сразу перестал дрожать.

Мне самому было чудно, как я решился сказать ему такое. Он лежал тихо, как послушное дитя. Вдруг его снова начало трясти, но это скоро прошло.

— За едой становись! — закричал снаружи каптенармус.

Кое-кто встал, а я снова заснул.

— Господин лейтенант, — раздался в дверях голос. — Через полчаса роты должны быть готовы к походу.

Тут уж я встал. Была еще ночь. Мне зверски захотелось есть.

За амбаром стояла походная кухня.

— Осталось у вас еще пожрать? — спросил я у поваров.

— Нет, все, конец. А чего ночью не пришел — вставать не захотелось?

— Что, даже хлеба нет? — спросил еще один голодный.

— Ночью пригнали машину с хлебом, только он совсем негодный.

— Давай сюда, — сказал я и откусил.

Хлеб был горький и мягкий внутри, как гнилой сыр. Я поднес его к фонарю. Снаружи он был зеленый, внутри белый. Весь как есть заплесневел. Я выбросил его.

Тронулись в путь. Впереди раскатывался гром канонады. Наступил бледный, тоскливый рассвет.