Василий Кучер: Плещут холодные волны. Роман

Он пришел нежданно-негаданно, как гром среди ясного неба, этот маленький, немного примятый в долгом пути конверт, добитый какими-то неразборчивыми черными штемпелями, на которых и числа не разберешь. На конверте две большие почтовые марки. На одной из них - синее море, вдали одинокая яхта, белая чайка падает острым крылом к воде. На второй - круглая луна плывет над землей, а к ней летит космическая ракета. Наша, советская. Золотой ее след пополам рассек небо, и далекие звезды от этого сияния потускнели, заволоклись белым туманом. Бездонное темное небо похоже на синее разбушевавшееся море, грозное и коварное, таившее в себе смерть, каким оно запомнилось со времен войны. С одной стороны - смерть, а с другой - великую надежду. По морю прибывали к нам свежие дивизии, боеприпасы, сухари, медикаменты, отправлялись на Большую землю раненые герои. Оно приносило нам письма от любимых и родных. Оно и кормило нас: ежедневно на его поверхность всплывала масса оглушенной рыбы. Не раз мы снимали перед ним бескозырки и фуражки, когда приходила весть, что наш корабль, который плыл с ранеными и детьми, погиб от вражеской бомбы или торпеды. Мы стояли на каменных склонах и в бессилии сжимали зубы. Вот каким оно было, это изумительное синее море.

Петро Крайнюк откинулся на высокую жесткую спинку дубового стула, закурил. Он уже не слышал, как за высоким окном гудят, взбираясь на гору, грузовики, а на станции коротко посвистывают паровозы, глухо трубит электричка. Даже не слышал, как возится на кухне мать, которая вчера приехала из села проведать своего первого правнука. Малыш спал теперь за тонкой стеной, широко разбросав крепкие ручонки на огромной подушке. Иногда он метался во сне, что-то бормотал и даже четко выкрикивал: «Давай, давай…» Наверное, ему опять снился горячий бой - на улице дети без устали играли в разведчиков и партизан. Не раздражали Крайнюка и дребезжащая пишущая машинка, что с утра до поздней ночи тарахтела за стеной у соседа-переводчика, и детский визг в уютном скверике возле чугунного фонтана, где он каждый день гулял со своим внуком. Теперь фонтан на ремонте. Он опустел, высох, а в его гранитной чаше лежит масса крошек - воробьиный корм, который бросали ребятишки. Бурлит скверик, захлебывается веселыми детскими голосами. Что это они так расшумелись? Подойти бы к окну и «посмотреть? Нет. Не может. Всегда подходил, долго стоял, думал о своих седых годах. Дети напоминали ему о том, что он постепенно стареет. Это вызывало грусть, но Крайнюк не обращал внимания на мрачные мысли. Только, бывало, услышит возбужденные детские голоса возле фонтана - тут же к окну. А сейчас и не шевельнулся.

Неожиданное письмо напомнило ему родное, но далекое море. И снова зазвучал мотив песни:

В накуренной комнате вдруг запахло йодом и смолой, пахнуло жаром дизельных моторов в глубоких корабельных трюмах. Загромыхали якорные цепи, со скрежетом проходя сквозь стальной клюз. И матросы в брезентовых робах задвигались на каменном пирсе; и послышался мелодичный перезвон склянок на крейсерах; и моряки в синих рабочих беретах уже стояли в ровном строю; и над ними неслась знакомая и вечная команда:

- На флаг и гюйс - смирно!

Матросы поворачивают головы в сторону мачты, на которой поднимается полотнище Военно-морского флага. И так каждое утро, в восемь ноль-ноль. Изо дня в день. До войны, во время войны, после войны. А море тихое, ласковое. Вон подводная лодка медленно погружается в воду, тральщики выходят на внешний рейд вылавливать и истреблять оставшиеся от войны вражеские мины. Старенький катер открывает перед ними боновые заграждения, тянет гигантские железные бусы, которые преграждают вход в бухту. Заревели дизельными моторами торпедные катера, и радиомегафон прокатил над морем команду:

- По местам стоять, с якоря сниматься!

Вот яхта вышла из спокойной бухты. Белая, стремительная, она набрала полный парус далекого ветра. Утреннее солнце дохнуло на него своим теплом, и парус сразу покраснел, словно налился кровью, стал похож на шелковое полотнище знамени.