Василий Кучер: Плещут холодные волны. Роман

- Так точно! Третий батальон, - обрадовался моряк. - Такого батальона, как наш, нигде нет. Голову даю на отсечение, что нет. Орлы… И батька наш, полковник Горпищенко, какой… Ты его видела, знаешь?

- Знаю, - тихо сказала Оксана.

- Вот то-то же! Где угодно ищи такого, а не найдешь, - расхвастался моряк. - Сам фон Манштейн дает за его голову сто тысяч марок. Каждый день афишки с самолета сыплет… Пускай сыплет… А мы их, извиняюсь, в то место бросаем, куда и царь пешком ходил…

- А кто у вас начальник медицинской службы в батальоне? Капитан Заброда, если не ошибаюсь?

Оксана сказала эти слова и почувствовала, как вся кровь бросилась ей в лицо. Она отвернулась, чтобы не показать матросам своего волнения.

- Ах ты голубушка моя! - словно пропел матрос. - Так ты и Павла нашего знаешь? Вот это красота! Это ж он нас и спас и в госпиталь отправил. Если б не он, давно бы лежали в сосновых бушлатах. А так, видишь, еще покашливаем. Орел, а не врач… Орел!

Оксана справилась с волнением.

- Ну, знаю уж, знаю, - сказала она; ей теперь захотелось услышать что-нибудь новое про Павла, хорошее, ласковое, чего еще никто и никогда не говорил ей о нем.

- И ничего ты не знаешь, - матрос хитро прищурился. - Кто он такой, наш Павло? Думаешь, холодный клистир или змея над чаркой? Ого! Как бы не так… Он, братцы мои, закончил морской факультет в Ленинградском мединституте. Он все умеет: и ножом, и порошками, и гипсом. А если надо, автоматом… И главное, говорю я вам, - полевая хирургия…

- Большое дело, все врачи заканчивали медицинские институты. Что же тут удивительного? Все знают полевую хирургию.

- Вот уж все, да не все, - тихо свистнул матрос. - Есть у нас такие, что из своей санчасти и носа не высунут. Ну, еще, может, когда в окопы заползут, в затишье. Помощники смерти.

- А ваш Павло разве не такой? - вызывала на откровенность Оксана. - Что-то очень вы его расхваливаете, браточки…

- Заслужил, - решительно бросил матрос. - Пусть другие заслужат, так и о них пойдет перезвон, и их причислят ко флоту. Да что-то я о таких пока не слыхивал…

- Не слыхивал? - удивилась Оксана.

- Нет. Да, верно, и не услышу. Я уж тут не вояка и скажу тебе в глаза: такого, как наш Павло, вы больше днем с огнем не сыщете… Можете переспросить всех матросов, перевернуть всю нашу морскую пехоту. Нету такого.

- Нет? - обрадовалась Оксана и уже не могла сдержать своей радости.

- Ого-го, сестричка, да ты, вижу, ничего еще не знаешь, - гордо хмыкнул матрос. - Сейчас я тебе объясню, как Чапаев своему комиссару объяснял. Идет батальон в атаку. Где должен быть начальник медицинской службы?

- В ближнем тылу, возле наступающих, - как урок отчеканила Оксана.

- Правильно. Это по уставу. А наш Павло не по уставу делает, а так, как ему совесть подсказывает. Он идет в атаку вместе со всеми. И санитаров своих ведет. Дошло? А если разведчики идут ночью за ответственным «языком», через линию фронта, и, может, не вернутся живыми, где должен быть батальонный врач? Так. Опять в тылу, на своем посту, скажешь ты мне. А он, Павло, не может этого стерпеть. Он идет вместе с разведчиками. Почему идет? А вдруг кого-нибудь там тяжело ранят. Кто его перевяжет, кто спасет от смерти? Павло… Вот за это его и любят матросы…

- Да что ты? - Оксана никогда раньше не испытывала такого состояния, как сейчас, ее захлестнуло какое-то небывалое светлое чувство радости, и, чтоб хоть немного сдержать себя, она проговорила с иронией: - Травишь якорь, браток…

- Травлю? Я травлю якорь? - грохнул о землю костылем матрос. - Ну, тогда спроси самого Горпищенку. Позвони ему в землянку на фронт. Я дам пароль. Но знай, что мне уже все равно. Я на этих вот костылях в его бригаду больше не вернусь. И они не вернутся… - Он бросил взгляд в сторону носилок. - Нам все равно. Мы тебе правду сказали…

Он поднял голову, осматриваясь вокруг. Над городом расстилался едкий дым пожаров, заволакивая рыжим туманом голый Малахов курган, где еще недавно шумел густой парк и щебетали птицы, а теперь бомбами и снарядами вырвало под корень все деревья и кусты. Скосило их и на высоком холме возле Панорамы. Обгорели они и на Приморском бульваре, у самого моря. Весна, а листья давно осыпались, цветы и травы испепелились. И птиц не стало. Матрос забыл даже, когда их видел и слышал, этих птиц. Только чайки все еще носятся над морем и жалобно стонут, нагоняя тоску. И солнце сквозь тучи едкого дыма, который разъедает глаза, кажется каким-то ржавым, красноватым, словно только что скатилось с кузнечной наковальни. Оно теперь не слепит, хотя жжет по-прежнему невыносимо. Огонь пожаров еще больше усиливает зной. А воды нет. Водопровод разбит. Водокачка давно осталась по ту сторону фронта. Пытаются откопать старые, давно заброшенные колодцы, но никто не знает, где они, те колодцы времен первой обороны Севастополя…