Виктор Трынкин - Что было, то было

– Правда говорят: Чтобы узнать человека, надо в разведку с ним сходить, – почти зло прошептал Веселов. – Нам нужен «язык».

– Чихал я на него. Скажем – не удалось…

– Ну и дремучий ты мужик, Антонюк. Ошибся я в тебе.

– Ох ты, ох ты! Зря я согласился с тобой идти.

– Не замечал я раньше, что ты такая гнида. Думал – ты нормальный мужик.

– Приказ мы выполнили – увидели, что здесь происходит.

– Ты, Антонюк, тупой, как сибирский валенок. Только «язык» скажет, что у них на уме.

Подул слабый ветер, мокрый и холодный. Из грязных туч, расплывшихся над головой, заморосил мелкий дождь.

– Хватит дурью маяться. У меня мурашки бегают по телу.

Улыбнулся сержант, но его улыбку Антонюк в темноте не видел.

– Смотри, чтобы они не затоптали твою совесть. Чего нюни распустил?

– Упертый ты, Веселов. Еще шутишь. Как ты его возьмешь, этого «языка»?

Неугомонная война даже ночью не спит. Во тьме где-то неожиданно затеялась далекая беспорядочная перестрелка.

– По деревне стреляют, – пряча окурок в кулак, глухо сказал Добродеев.

Родионов спокойно, стряхивая пепел:

– Пусть стреляют. Там никого нет. – Глубоко, с наслаждением затянулся. – Всё население в лес ушло.

– Знаешь, Федор, у меня эта мысль как гвоздь в голове сидит, – тихо заговорил Добродеев.

– Какая?

– Да на счет войны нашей. И вообще насчет войны любой.

– А что так?

– Ну, вот ты мне ответь. Когда конец этим войнам будет? Когда?!

– Да тише ты, философ.

– Ну?

– Отвечу, – срывающимся голосом заговорил Родионов. – Мы воюем за свою землю. Свою жизнь. А ведь она была неплохой. Мы на своей земле. Защищаем своих родных, матерей, жен… Вот ты не женился до войны… А то бы… – Резко замолчал. В незнакомой деревушке, сырой ночью, посредине войны воспоминание о мирном времени так и толкалось в память. – Я помню, когда ты появился в колхозе после учебы. Бабы шибко шушукались: учитель, молодой, холостой…

– Да не об этом думалось тогда. – Добродеев как-то тихо вздохнул.

– А уж когда в председатели выбирали, девки на тебя глаза лупили в открытую.

– Федя, хватит. – Капитан мял папиросу нервными пальцами. – По наивности я не замечал, как крутится под ногами земля.

– Вот-вот. Тогда время было другое. Хотелось крутить шарик быстрее.

– Несправедливости на земле много, – как-то хмуро, глядя в темноту, произнес Добродеев. О чем он подумал тогда – только ему известно.

Еще в госпитале, когда Добродеев залечивал раны, ему привиделся сон. Вся довоенная жизнь проскакала, как на коне, по пестрым полям его памяти быстро и негромко, не оставляя за собой заметного следа. Детство носилось, бедокурило по пыльным деревенским улицам и резко оборвалось, когда приехала комиссия из центра с предписанием о высылке семьи в Сибирь. Не понравилось кому-то, что зажиточный крестьянин Григорий Добродеев выступил против закрытия церкви на селе. А случилось это после того, как церковный звонарь забрался на колокольню, громыхнул три раза в большой колокол и заорал:

– Нету теперь у нас правды, она ушла на небеса!

Это был период, переломивший много судеб и жизней самого трудолюбивого класса в России.

Накануне высылки случился пожар. Дом сгорел. Семья Добродеевых – отец, мать и сын оказались в голом поле. Мать успела взять кое-какую поклажу и самое дорогое – уцелевшие иконки. Погрузили на телегу свой скарб, нехитрый сельхозинвентарь и в путь.

Был мучительный переезд на незнакомое место, в глухое маленькое село Хлябцево в семидесяти километрах от Омска. Трудолюбивый, с крестьянским характером Григорий очень любил своего Пашку. Старался сделать всё, чтобы вывести его в люди и дать образование. Понимал, что мужик должен не только трудиться, но и быть грамотным. Отец был умен от природы и на селе, несмотря на разность положений, быстро сошелся с учителем Сергеем Петровичем Рябцевым, которого сослали за благородное происхождение. Хотя положение у них было одинаковое – ссыльные.

Сергей Петрович, с согласия общины, собрал деревенских детей и стал их учить. Обучением он занимался с удовольствием. И скоро заметил способность Пашки к учебе. Он уговорил Григория отдать парня туда, где есть официальная школа. Отец ради такого дела без колебаний согласился, отвез сына в соседнее село, договорился за деньги с одинокой, набожной женщиной Авдотьей, что она выделит ему угол и будет кормить со своего стола. Детей у нее своих не было, и она, перекрестившись три раза перед иконкой, согласилась приютить симпатичного мальчишку.