– Трофим, помоги! – крикнула она.
Денщик воткнул в землю штыками вниз подобранные с земли ружья, привязал к ним лошадей и подошёл, вытащил живого. Когда перевернул его на спину, солдат шумно вздохнул, открыл глаза и сам уселся. Крепкого телосложения унтер лет сорока, он, озираясь непонимающе, стал бессмысленно шарить вокруг себя. На лбу – синячище, в котором пропечатался рубец от околышка кивера. Похоже, его ударило осколком, кивер из толстой кожи не дал пробить лоб, но контузило солдата крепко.
– Где болит?
Солдат бубнил что-то, оглядываясь осоловелым взором, и Татьяна обхватила его голову, повернула лицо к себе, несколько раз повторила вопрос, и с трудом получила более-менее осмысленный ответ. Грубый, но точный:
–А хер его знает… В башке звенит, гудит…
Она ощупала тело: окровавленным было и плечо. Выше лопатки неглубокая рана. Похоже, какой-то турок срезал ранец с упавшего солдата, чтобы поживиться содержимым, и задел плечо. Таня заставила снять порванный мундир, перевязала рану; голову бинтовать не стала, лишь подержала руку на лбу, чтоб облегчить боль. Трофим позвал:
– И тут живой! …До чего молоденький!
Это был прапорщик, без сознания. В его бедре, в голени, в правом предплечье застряли осколки. Доктора при таких ранах, не церемонясь, отпиливают руки и ноги. Татьяна перевязывала, а контуженый унтер, тупо следя за ней, сообщил:
– Токо зимой прибыл офицерик… И повоевать не успел…
– А где командиры ваши? – громко спросил Трофим. – Впереди ведь должны быть!
Унтер хлопал глазами, мысли в его голове ворочались медленно, он с трудом сообразил, что ответить:
– Впереди ехал… Генерал-майор… Может, турки уволокли… Ой, худо, худо…
Он встал, пошатываясь, покрутил головой во все стороны и, бубня, как всё худо, стал помогать Трофиму: вдвоём переворачивали тела, осматривали их. Убитый, ещё один убитый, и этот бездыханный… А вот – живой, стонет! Трофим с унтером вытащили его из груды тел, отнесли в сторону. Капитан, не больше тридцати лет, ранение головы и груди. Татьяна склонилась к нему. При хорошем уходе может выжить. От прикосновений её рук капитан открыл глаза ненадолго и снова впал в забытьё. Пока перевязывала, принесли следующего раненого. Трофим вдруг вскликнул с ужасом и состраданием:
– О, Господи! Что творят нехристи!
– Что? – Таня подняла голову.
– Не подходите, барыня, не смотрите! – испуганно прокричал Трофим. – Ой, и нехристи! Брюхо распороли, кишки наружу… по земле путаются… и те изрублены… Живой! Уж лучше б убили… всё равно помрёт… Где тут фляжка? На-ко, милок, водки выпей, всё не так мучишься… Ой, что творят!
Убитых намного-намного больше, чем тех, кого ещё можно спасти, почти каждый пал от пули или осколка, а потом был добит, изрублен. Третьего, четвёртого поднесли к Татьяне, пятого, шестого… Вдруг унтер, громко охнув, заголосил:
– Илюха! Илюху убили! Шшо ж такое, Господи, шшо экое? – Солдат зарыдал, пав на колени, обхватив руками голову погибшего… Тысяча убитых не столь ранят душу, как гибель самого близкого товарища… – Десять годков, десять годов вместе с ним… хлебом-солью делились, всё пополам… И вот…
А Татьяне жальче было юных – почти мальчишек. Тридцати- и сорокалетние хоть пожить успели… Вон молоденький поручик: упал, голову откинув на тех, что убиты до него; лицо белее снега, рот приоткрыт. Может, он стал бы новым Суворовым, если б не этот страшный бой?
– А всё рот – солдат жрёт! – злобно проклинал унтер. – Чтоб ему пусто было!
– Чей рот? – участливо спросил Трофим.
– Ротов рот! Он – франчуг, ему солдата не жалко! …Зачем полк отправил? Один полк против экой армии – что могли!? Только басурман потешили! Как начали по нам картечью палить, как налетели со всех сторон! Их туча! Что мы могли?
Унтер ругал генерала от инфантерии Логгина Рота, француза, что командует шестым и седьмым корпусами армии, зимовавшими на правом берегу Дуная.
– Ты, милок, громко-то не бранись, – предупредил Трофим.
– А чё? Да пусть хоть насмерть шомполами забьют! Всем скажу, что Рот виноват! – голосил контуженый унтер над телом товарища. – Пусть знают! Цельный полк угробил… И не жалко, не жалко…
Эх, дружок, сказать-то ты бы сказал, да кто ж солдата послушает? Кого твоё мнение интересует?
Трофим, бормоча «Живый в помощи вышняго в крове Бога Небесного водворится…», положил возле Татьяны ещё одного окровавленного бойца, в коем были признаки жизни… Перевязывая пехотинцев, она тоже шептала молитвы, взывала к Господу, просила сохранить, уберечь от гибели дорогих ей людей.
Читать дальше