Фредерик Мэннинг - Интимные места Фортуны

На следующий день они вновь окунулись в упадок и запустение Мельте, небольшого поселка в пригороде Альберта, где провели две ночи в конюшне и где пополнение уже не держали отдельной группой, а распределили по ротам. Был и досмотр снаряжения, во время которого каску Берна признали негодной, и сей факт был занесен в записную книжку штаб-сержанта Робинсона. Вопрос был закрыт до лучших времен сержантом-квартирмейстером роты, не имевшим в запасе лишней каски. В Мельте они все еще находились в пределах зоны боевых действий, но делать им было нечего. Шэм, Берн и Мартлоу, бездельничая, глядели на бесконечный поток грузовиков, день и ночь тянущихся мимо так плотно друг за другом, что совершенно невозможно было проскочить между ними, переходя неширокую улицу. Мартлоу был недоволен. Во время атаки он аннексировал бинокли у двух убитых немецких офицеров, поскольку мертвецам они были ни к чему. А в Счастливой Долине его, излишне нагруженного боевыми трофеями, засек командир батальона и тоном, исключающим всякие возражения, приказал: «Давай-ка сюда эти игрушки, мой мальчик. Я подыщу им более подходящее место жительства». Возможно, его действия и были правильны с официальной точки зрения, но с точки зрения малыша Мартлоу это было неправомерное ущемление прав собственности рядового состава.

– И теперь эта сука носит лучшую пару на своей блядской шее. Думаешь, этот пиздюк дал мне за них хоть двадцать франков?

– Твой словарный запас вызывает у меня чувство скорби, Мартлоу, – иронично упрекнул его Берн, – да к тому же речь здесь идет о твоем командире. Это в армии ты почерпнул столько цветистых выражений?

– Не очень много, – саркастически усмехнулся малыш Мартлоу. – В армии я научился маршировать в строю да ухаживать за этим сраным ружьем. А весь ебаный жаргон я знал еще до призыва.

Шэм оскалился мрачной улыбкой, удивляясь, почему такая розовощекая борзость Мартлоу не вызывает у Берна негодования. А Берн помнил этого мальчишку рыдающим, как малое дитя, когда пару дней назад они поднимались в атаку. Но он тогда и сам не сознавал, что ревет в два ручья, настолько был охвачен яростью, хотя и ярость эта была детской и примитивной, не то что у взрослого. Было неразумно впадать в тон умудренного опытом взрослого человека, разговаривая с мальчишками вроде Мартлоу. Возможно, вся жизнь его была чем-то вроде боевых действий, а кажущаяся взрослость просто мимикрией.

– Voulez-vous m’embrasser, mademoiselle? [23] – Не поцеловаться ли нам, мадемуазель? ( фр .) – подмигнул он полной девице, которая в ответ бросила на него полный праведного гнева и коровьей тупости взгляд. – Мы, слава богу, возвращаемся на приличные квартиры, где можно будет неплохо провести время.

Они двигались из Мельте в Маркур. Из глубокой синевы неба на них спланировал вражеский самолет и сбросил две бомбы; разорвавшись, они взметнули во все стороны гравий и щебень дорожного полотна. Несмотря на потери, паники не было. Солдаты спокойно покинули открытое место и рассредоточились на мокрой придорожной лужайке, хотя укрыться и там было негде. Но даже простое рассредоточение немного снижало эффективность дальнейшей бомбежки. Несколько своих самолетов тут же атаковали Ганса и отогнали его. Завязался вялый бой, окончившийся, впрочем, без какого-либо результата. По всей видимости, противник своими новыми машинами решил бросить вызов нашему временному господству в воздухе. Раньше он особых хлопот не доставлял.

Берн был назначен тащить тележку с пулеметом Льюиса. Он любил эту работу за то, что она позволяла пристроить на тележке собственный вещевой мешок. Позади шли еще двое, чтобы при помощи веревок сдерживать тележку на спусках. Проходя через Вилль, эти двое, дурачась с веревками, упустили тележку, и одна из железных сошек продырявила Берну задник левого ботинка, а заодно и пятку. Обычная история, хотя и болезненная, и он не стал запариваться на этом. Возле Маркура был обед, затем – посадка на поезд. Вагон, в котором оказался Берн, был рассчитан скорее на сорок, чем на пятьдесят человек, которые в него загрузились. Берн умудрился устроиться у двери, опираясь ногами на подножку вагона, так что воздуха ему хватало, хотя и пришлось обходиться без тени, а солнце лютовало. У него за спиной люди изрядно страдали. В тесноте они задыхались, присесть было некуда, держаться не за что, и, когда поезд раскачивался и подрагивал, они валились друг на друга. Не находя для себя конкретного объекта приложения, и без того плохое настроение ехавших в вагоне все ухудшалось, пошли взаимные оскорбления, нападки и угрозы, хотя до настоящей ссоры дело и не дошло. Единственным результатом всего этого было молчаливое признание факта, что пути господни неисповедимы.