Галина Лапаева - Право на счастье

В дверь постучали. Настя открыла дверь. За ней стоял Михалпетрович, сосед, живший в одной из комнат их коммуналки. Он протянул Насте треугольничек. Настя схватила письмо.

– От Димки. Проходи дядь Миш. – Мужчина вошел, тяжело припадая на деревянную “ногу”. Сел на единственный стул и примолк. Настя прочитала письмо, сложила листочек снова треугольничком, тяжело вздохнула.

– Ну, что пишет? Как дела на фронте? Как сам-то, постреленок?

Дима был одноклассником Насти, жил в соседнем подъезде с мамой. Так же в коммуналке. Год назад Димка ушел на фронт. Целый год он обивал порог военкомата, но ушел на фронт только в прошлом году, когда ему исполнилось восемнадцать.

С Настей они учились вместе все десять лет. И все десять лет, ему казалось, он любил Настю. Но Настя относилась к нему как к брату. Хотя, когда они уже повзрослели, ей стало казаться, что она любит Диму. Но вот в день выпускного вечера, когда они под утро пришли во двор своего дома и сели на лавочку под ее яблоней, и когда Дима обнял ее за плечи и приблизил свое лицо, Настя поняла, что он хочет ее поцеловать, она так же поняла, что не хочет этого. Да, она любила его, переживала вместе с ним его неприятности, помогала, ухаживала за ним, когда он болел скарлатиной, хотя это было опасно. Мама Димки, тетя Маша любила Настю, видела, что сын любит эту чистую, как слеза, честную девочку и тихо радовалась. Мечтала – Димка вырастет, отслужит армию, жениться, и будет она нянчить внуков. А внуки у нее будут красивыми: мальчик в Димку высокий синеглазый темноволосый, а девочка в маму – стройная, с сильными красивыми ногами, точеной фигурой, кудрявыми светлыми волосами и красивой белозубой улыбкой. Сейчас, когда Дима ушел на фронт, тетя Маша тоже работала на военном заводе вместе с Клавой, Настиной мамой. Дома она появлялась также очень редко. Но когда появлялась, обязательно заходила к Насте, хотя очень редко заставала ее дома. Иногда мама звонила Насте в госпиталь, спрашивала о делах, в двух словах рассказывала о себе и обязательно передавала привет от тети Маши. И спрашивала, нет ли писем от Димы.

– Да все нормально у него, дядь Миш. Конечно, как может быть нормально на фронте, Вам лучше знать. Но Вы же знаете Димку, у него всегда все хорошо. Он никогда не любил жаловаться. Дядь Миш, я так хочу, чтобы он выжил. Я очень виновата перед ним – не приняла его любовь, подумала, что не люблю, а сейчас тоскую. Только бы он вернулся. И мы поженимся…

В окно светило заходящее солнце, пробиваясь сквозь наклеенные полоски бумаги на оконном стекле. Михалпетрович вздохнул, взял за руку Настю и посадил на кровать.

– Послушай, девочка, я знаю тебя с детства, ты выросла на моих глазах. Ваша дружба с Димой тоже прошла на моих глазах. Не обманывай себя, Настя. Сейчас ты просто жалеешь его. Тебя грызет совесть. Да, ты любишь его. Но это не та любовь, поверь старому человеку. К тебе еще не пришла та любовь, когда за одно прикосновение к руке любимого человека не жалко жизни. Ты же знаешь, что я не всегда был старым, ты помнишь мою жену Варю. Это была великая любовь, Настя. Ты была еще маленькой, когда она умерла. Сейчас мне 38. А все – даже мои ровесники – называют меня дядей. Ее смерть состарила меня на целую жизнь. Я сам не знаю, как мне удалось выжить. Покончить с собой – не раз приходила мне эта мысль в голову. Уйти к ней, моей единственной. Но я верующий человек, хотя об этом нельзя говорить вслух. И я боюсь, что уйдя к ней, я с ней не встречусь. Ведь она святая и находится в раю, а я попаду в ад, и мы никогда не встретимся. Вот и жду своей смерти, естественной смерти. Когда началась война, я добровольно ушел на фронт, хотя у меня была бронь. Я ушел с надеждой, что с фронта мне быстрее удастся уйти к ней. Но мне не повезло. Я потерял только ногу. И вот, когда я лежал в госпитале, а лежал я достаточно долго, я понял, почему я должен жить дальше. Мы оба с Варей сироты. Ни у нее, ни у меня никого нет. Детей у нас тоже нет. Это другая история, но я расскажу тебе ее. Все в нашей с Варей судьбе переплетается. Мы с Варей воспитывались в одном детском доме. Я старше ее на семь лет. Мне было четырнадцать, когда меня привезли в детский дом. Это было в двадцать первом. Тогда было очень много сирот. Детский дом был основан совсем недавно, но детей в нем было уже много. В первый же свой день жизни в детском доме я обратил внимание на эту девочку. У нее были глаза взрослого человека, большие серые с длинными ресницами. В них был немой вопрос, они как будто о чем-то спрашивали, чего-то не понимали в жизни и ждали ответа. Это была девочка-старушка. Маленькая худенькая с мудрым взглядом. Я стал непроизвольно опекать девочку. Когда ходили на прогулку, я следил, чтобы у нее были застегнуты все пуговицы на стареньком пальтишке, хорошо завязан шарф. После прогулки, на которой обязательно играли в снежки, вешал сушить ее варежки. Пришивал на ее одежду пуговицы и латал дыры на ее одежде. Не знаю, почему я это делал, может быть, я видел в ней свою сестренку, которая умерла маленькой от тифа, а может быть, просто по сути своего характера мне нужно было о ком-то заботиться. А может быть по какой-то другой причине, которую я тогда еще не понимал. Но, скорее всего это было по судьбе. В доме настолько все привыкли к моей заботе о ней, что называли нас братом и сестрой. И те дети, которые пришли в детский дом позже меня, считали меня ее родным братом. На то, что у нас были разные фамилии, никто не обращал внимания. И никто никого ни в чем не разубеждал. Забегая вперед, скажу, что когда мы выросли и поженились, многие удивились, как это брат женился на сестре. Я ушел из детского дома раньше Вари. Меня послали учиться в ФЗО, затем призвали в Армию. Демобилизовавшись, я приехал прямо в детский дом. К тому времени Варя закончила восьмой класс. Я предложил ей пожениться и уехать на строительство завода в Новосибирск. Что я люблю ее не как сестру, я понял, когда ушел в Армию. Я писал ей письма очень часто, регулярно получал ответы. И каждое ее письмо заканчивалось словами: “Целую, твоя сестра Варя”. Сначала я так же подписывался: “Целую, твой брат Миша”. Но со временем слово “брат” как-то исчезло из моих писем. Тогда я понял, что люблю ее и хочу видеть Варю своей женой. Я написал ей об этом, она ответила, что тоже любит меня и мучилась от того, что я считаю ее сестрой. Одним словом, в детском доме нам сыграли свадьбу – бедную, не очень шумную, на которой гулял весь детский дом, но все равно это была самая лучшая свадьба в мире. И я был самым счастливым человеком