Валерий Жмак - Летчик Девятаев. Из фашистского ада – в небо!

Вновь прибывших летчиков первым делом отправили в блок санобработки. По дороге туда они встречали группы обритых наголо и худых заключенных в абсолютно одинаковой полосатой одежде. Вид здешних узников был необычен: помимо крайнего истощения, поражало полное отсутствие эмоций на лицах. Люди не верили, что когда-нибудь выберутся из этого кошмарного места живыми. Они просто готовились к смерти.

– Видать, это наш последний лагерь, – пробормотал Кравцов.

– С чего ты взял? – не согласился Вандышев.

– Предчувствие у меня такое.

– Брось хандрить, – вмешался в разговор Пацула. – Обживемся, узнаем, что к чему. Тогда уж и сделаем выводы…

Девятаев хотел поддержать Ивана, но не успел – шедший рядом надзиратель без предупреждения ударил прикладом по плечу ближайшего узника. Им оказался Вандышев.

Дальше шли молча.

В «предбаннике» блока санобработки воняло хлоркой так, что нестерпимо резало глаза. Пленных летчиков заставили полностью раздеться и бросить старую одежду с обувью в стоявшую здесь же тачку. Далее их провели в помывочное помещение, где несколько раз окатили едким мыльным раствором и заставили мыться под холодным душем.

Потом им выдали полосатую робу и повели к парикмахеру. Покуда шли, в длинном коридоре наткнулись на окровавленный труп, лежавший под выкрашенной темной краской стеной. Из разбитой головы растекалась большая лужа крови – вероятно, бедняга был убит несколько минут назад.

Первым к пожилому парикмахеру – такому же узнику, как и все остальные – уселся Вандышев. Ловко работая опасной бритвой, парикмахер обрил его наголо буквально за одну минуту.

– Пройдите в соседнее помещение. Там есть нитки с иголкой – пришейте на левую сторону робы бирку с номером, – смахнул он срезанные волосы с плеч Вандышева. – Следующий!

Следующим на табурет уселся Пацула, за ним Кравцов.

Последним подставил свою пышную шевелюру Девятаев. Охранники переместились в соседнее помещение, поэтому Михаил рискнул осторожно поинтересоваться:

– Что за человек лежит в коридоре?

Парикмахер коротко оглянулся на открытую дверь и тихо ответил:

– Мой напарник. Четверть часа назад рапортфюрер Зорге ударил его лопатой по голове за то, что он курил в неположенном месте.

– Сволочь, – пробормотал летчик.

– Ничего… Это ему зачтется. Когда-нибудь я сам перережу ему глотку вот этой бритвой…

Заканчивая стрижку, пожилой парикмахер спросил:

– За что вас перевели в Заксенхаузен?

– Подкоп делали из барака. Хотели сбежать.

– Значит, вас четверых определят в «смертники» и обязательно казнят.

Летчик даже не успел ничего на это ответить.

– Где твоя бирка с номером? – шепотом спросил старик.

– Вот, – разжал Михаил кулак.

– Давай ее сюда. Пришьешь на свою робу вот эту…

Снова оглянувшись на дверь, он сунул ему другую бирку.

– Чья она?

– Моего напарника. Она ему теперь ни к чему. Он был «штрафником», у него имелся небольшой шанс выжить. Запомни: ты теперь Никитенко. Бывший учитель из Дарницы – Степан Григорьевич Никитенко…

Внезапно в помещение заглянул рапортфюрер.

Парикмахер тотчас преобразился. Он успел полностью обрить голову Михаила, поэтому схватил его за ворот робы и толкнул в сторону двери:

– Быстрее! Следующий!

Большой некрасивый рот рапортфюрера расплылся в улыбке.

– So! So! Gut! – одобрительно посмеиваясь, оценил он поведение старика.

После санобработки «штрафников» отфильтровали от «смертников» и построили между двумя бараками карантинного блока-изолятора. Так благодаря человечности и смелости пожилого парикмахера Девятаев оказался среди «штрафников».

Выжить на конвейере смерти, именуемом «Заксенхаузен», было чрезвычайно сложно. В бараках, рассчитанных на двести – триста человек, размещалось по девятьсот узников. Трехэтажные нары, теснота, духота, вонь, постоянные болезни от недоедания и инфекций. Каждый из заключенных находился в полной власти надзирателей, эсэсовцев, коменданта и его помощников. За малейшее опоздание в строй или любую другую провинность могли избить, искалечить или приговорить к показательной казни.

Суточное довольствие состояло из двухсот граммов хлебной субстанции, кружки баланды и трех картофелин. Зато на ногах люди находились по восемнадцать часов в сутки; работа была тяжелая, однообразная, подчас бессмысленная.

Ежедневно по территории лагеря, невыносимо скрипя колесами, проезжала запряженная людьми большая повозка. Она курсировала по сложному маршруту, огибая один за другим бараки, боксы, блоки. В повозку укладывали трупы тех, кто не выдержал голода, побоев или непосильного труда. Живые заключенные провожали умерших товарищей скорбными взглядами. Каждый из них думал: возможно, завтра и я отправлюсь на этой скрипучей повозке в свой последний путь…