Валерий Жмак - Летчик Девятаев. Из фашистского ада – в небо!

Тем не менее заключенных с каждым днем становилось все меньше. Кого-то выкашивали болезни, кто-то умирал от истощения и непосильной каждодневной работы, других администрация лагеря казнила за провинности.

В Карлсхагене был популярен очень странный и изощренный способ казни, когда обреченному узнику объявляли «десять дней жизни». В эти оставшиеся дни его лишали пищи, всячески избивали, охрана измывалась над ним как хотела. До десятого дня, как правило, не дотягивал никто, а если такое и случалось, то едва живого приговоренного просто вешали или расстреливали.

Уцелевшие и продолжавшие работать узники понимали: рано или поздно очередь дойдет и до них. Гитлеровцы не оставят в живых свидетелей своих преступлений и обязательно уничтожат всех.

Понял это и Девятаев, попав на остров Узедом в 1944 году.

Остров встретил их отвратительной погодой. С севера дул промозглый холодный ветер, не переставая, шел мокрый снег. Темно-серое неспокойное море, покрытое седыми бурунами, сливалось с таким же серым осенним небом.

После каждого воздушного налета союзной авиации немцы строили заключенных и распределяли их на работы по обезвреживанию неразорвавшихся бомб, по засыпке воронок на взлетной полосе и восстановлению пострадавших дорог.

В одну из рабочих команд попал и Девятаев в первый же день пребывания в лагере. Каково же было его удивление, когда команду привезли на… аэродром.

– Самолеты?! – удивленно выдохнул он.

– Да, самые настоящие, – отозвался идущий рядом мальчишка. – Только что от них проку – никто из заключенных не умеет летать…

Вот так хваленая помесь немецкого педантизма с арийской аккуратностью дала сбой и не заметила подмены, когда эсэсовский фильтр не сработал и пропустил советского летчика на секретный ракетный полигон с действующим аэродромным хозяйством.

Ничем не выдавая свое умение пилотировать самолеты, «учитель из Дарницы» покосился на соседа. Тот и впрямь был молод – от силы лет двадцать. Среднего роста, тощий, усыпанный конопушками вздернутый нос. Упрямый взгляд карих глаз располагал. Такие упрямцы с врагом сотрудничать не станут. В лепешку расшибутся, а не станут!

– Я все равно отыщу способ сбежать отсюда, – тихо проговорил Девятаев.

– А чего его искать? – вдруг быстро заговорил паренек. – Вплавь отсюда надо! Или на лодке! Но обязательно ночью во время бомбежки!

– Почему же во время бомбежки?

– Потому что немцы свет гасят, и весь остров проваливается в такую темень, что хоть глаз выколи – ничего не увидишь. Понял?

Девятаев улыбнулся:

– Дельная мысль. Тебя как кличут-то?

– Николаем. Николай Урбанович я, с Белоруссии, – протянул он ладонь. – А ты откуда?..

Договорить им не дали – прозвучала команда разобрать инструменты и построиться в колонну по два. Вооружившись лопатой, Михаил занял место в строю.

Весь день ему пришлось трудиться на продуваемом ветрами аэродроме: таскать мешки с цементом, подвозить на тачках песок, засыпать грунтом бомбовые воронки и бетонировать рулежные дорожки. Руки и ноги стыли от холода, тело изнывало от непосильной нагрузки, но Девятаев скрипел зубами и работал. Теперь его мечта о побеге находилась совсем рядом – всего в нескольких сотнях метров на стоянках замерли немецкие самолеты. «Мессеры», «фоккеры», «юнкерсы» и даже один «Хейнкель» с вычурными вензелями на длинном фюзеляже.

До конца рабочего дня малец по имени Николай на глаза Девятаеву не попадался, словно избегая общения. «Видать, жалеет о том, что доверил мне свою тайну», – подумал летчик.

Но он ошибался. Вечером после ужина Николай сам подошел к Михаилу…

СССР

1946–1957 годы

Из Псковской области до Татарии Михаилу пришлось добираться тремя поездами, подолгу ожидая их на вокзалах и станциях среди пассажирской суеты.

Последняя пересадка на вокзале города Арзамаса заняла почти трое суток. Обосновавшись с вещмешком на краю деревянной лавки, он задремал. Просыпаясь, наблюдал за соседями по залу ожидания – такими же горемычными пассажирами, как и он сам. Или вспоминал свой последний, наполненный риском и опасностью полет.

Живя в колонии-поселении на Псковщине, он узнал о судьбе выживших товарищей. Федор Адамов воевал в штрафной роте, был ранен, после чего с него сняли все обвинения. Вылечившись в госпитале, он вернулся в поселок Белая Калитва Ростовской области, где стал работать шофером.