Евгений Воробьев - По Старой Смоленской дороге

Он растирал руку, не отрывая от нее глаз, и не заметил, как подошел капитан. С трудом вскинул обмороженную руку к ушанке и собрался доложить все по форме, но капитан махнул рукой совсем по-штатскому и сказал:

— Ну, слава богу… — и глубоко-глубоко вздохнул.

Беспрозванных, конечно, не мог знать, что это был вздох облегчения.

С той минуты, как Анчутин приволок пленного и сообщил, что раненый Привалов лежит на ничейной земле, вблизи немецкой траншеи, капитан направил на поиски всех, кого только мог. Однако Привалов как сквозь землю провалился. А тут еще начали беспокоиться за новенького, который почему-то отстал от Шульги и Джаманбаева и тоже исчез.

Тапочкин, который дежурил в боевом охранении, уже успел нажужжать в уши — надо было лучше присмотреться к новенькому, прежде чем брать его на такое дело. Капитан слышал вкрадчивый шепот Тапочкина и раздражался, но к раздражению примешивалась все более острая тревога за Привалова и за новенького.

Кто же мог предвидеть, что их пути скрестятся и две пропажи обнаружатся сразу?

Только в ту минуту, когда Беспрозванных приволок свою живую ношу, капитан разрешил себе считать, как ни саднила мысль об убитом Лавриненко, что ночной поиск удался. Конечно, какому-то «большому хозяину» в армии доложат только, что взят «язык», а то, что взамен этого «языка» отдал жизнь Лавриненко и сильно пострадал Привалов, — об этом знать там, наверху, необязательно. И не потому, что там сидят менее сердобольные люди, чем он, Квашнин, а просто потому, что для них это — только потеря в живой силе, уменьшение численности полка на два активных штыка, а для него, Квашнина, это — многодетный Лавриненко и лихой, смекалистый, мечтавший дослужиться до лейтенанта Привалов.

Капитан успел обо всем этом подумать, но лишь сказал новенькому:

— Идите отдыхать.

Капитан приказал снять с Беспрозванных второй автомат — зачем тому тащить лишнюю тяжесть? И тогда новенький попросил разрешения отдать свой автомат, а себе оставить автомат Привалова.

— Из живых рук не выпущу, — заверил он.

Капитан кивнул в знак согласия, Беспрозванных козырнул обмороженной рукой, четко повернулся и направился в тыл, тяжело переступая ногами.

Как прекрасно и удивительно — идти во весь рост, а не ползти по-пластунски, зарываясь в снег. Странно, что ему не нужно тащить никакой тяжести.

Он побрел к землянке. Он был так измучен, что не мог думать ни о чем, кроме как о хвойной лежанке. Он прямо-таки с вожделением думал о том, как войдет сейчас в землянку, снимет автомат, скинет валенки, телогрейку, ватные штаны, повесит портянки поближе к печке, протрет ветошью кинжал и автомат Привалова, чтобы не запотели, накроется своей шинелью, закроет глаза — и точка. Лишь бы успеть все проделать до того, как заснет.

Он откинул полог из плащ-палатки, вошел в землянку и хотел снять телогрейку. Но пальцы его не слушались, он долго не мог расстегнуть пуговицы.

Огляделся он в землянке так, словно очутился тут впервые, словно никогда не бывал прежде; это оттого, что мысленно он уже попрощался с этой землянкой навсегда.

С любопытством взглянул на столик, в который некогда упирал локоть (сейчас бы его одолел и Джаманбаев), на бревенчатую стену, завешанную шинелями (его шинель третья справа), на лампадку из снарядной гильзы (казалось, в его отсутствие лампадка научилась гореть ярче), на печку, возле которой грелись бойцы, словно они весь вечер не отходили от нее.

Вытирая автомат старшего сержанта, Беспрозванных заметил, что ложе расщепилось около затыльника. Надо завтра заглянуть к оружейникам, отдать автомат в ремонт.

Не напрасно ли он затеял мену оружия? Оставил бы себе свой автомат и — никаких хлопот. Но сожаление было мимолетным. Он еще более тщательно протер автомат и, держа этот автомат с расщепленным ложем, почувствовал себя наследником Привалова.

В землянке уже знали о гибели Лавриненко, о ранении Привалова, о захвате «языка» рассказывали подробности, неизвестные Беспрозванных. Не умолкал азартный гул голосов, все говорили громче обычного, перебивали друг друга.

Он старательно вслушивался, но с трудом понимал, о чем идет речь. Быстро наступила минута, когда усталость, а вернее сказать, изнеможение взяло верх над любопытством, над возбуждением недавнего боя, и его свернуло в сон.

Разбудил истошный крик: «Подъем!!!» Так умеет орать только Ноль-ноль, только в особо важных случаях, после того, как он лишний разок приложился к фляжке.