Борис Егоров - Продолжение следует...

Ночью приходит радист из дивизиона: на следующий день предстоит разведка боем. Пехота попытается форсировать Донец. Будем её поддерживать огнём. Связь — с НП Краселя.

При благоприятном обороте событий мы тоже пойдём на тот берег реки.

Командир батальона спрашивает «языка»:

— Почему вы сегодня утром вывесили на своей стороне белый флаг?

— Это была шутка.

Белый флаг, целая простыня, развевался над Донцом несколько часов. По всем телефонным линиям летели вопросы: «Вы видите белый флаг?» «Простыню заметили?», «Что может означать эта затея?», «Ну, конечно же, не то, что они здесь капитулируют. Время тянут, дьяволы. Повод для разговоров дают».

...Они ещё шутят. У них ещё прорва снарядов, и фашистская авиация постоянно «висит» в воздухе на нашем фронте.

Барражируют в небе «мессеры». Появись наш самолёт — нагонят, собьют.

Пройдёт немного времени, и всё изменится. А пока так.

И «язык» в штабе батальона держится нагло.

— Что вы со мной сделаете? В лагерь посадите?

Май сорок третьего. Сталинградская битва уже была, Орловско-Курская — ещё предстояла.

В глазах у рыжего фашиста ненависть такая, что, кажется, они вот-вот от неё лопнут. Сидит, зло, презрительно кривит губы.

На столике перед немцем то, что вытащили из его карманов: фотография жены с детьми, пачка сигарет, несколько золотых колец в спичечной коробке, записная книжка.

Это первый гитлеровец, которого я вижу.

— Что у него в книжечке? — спрашивает командир батальона старшину-переводчика.

Старшина листает записную книжку.

— Так, ерунда. Записывает, когда что ел. А вот тут женские имена. Любовницы, должно быть. Аккуратный: всё приходует.

— Где документы?

— Наверно, выбросить изловчился.

— Спросите у него, почему он считает, что мы отправим его в лагерь, а не расстреляем здесь же?

— Он считает, что это будет негуманным отношением к пленному.

— Ха-ха-ха! — смеётся капитан. — А ты не пленный. Ты нам не сдавался. Ты — «язык». И если не будешь говорить правду, я пристрелю тебя вот из этого пистолета. Кем ты был?

— Учителем.

— Интересно. И чему же ты учил?

— Истории.

— Старшина, да это же ваш — как это у вас говорят — коллега! Вы тоже учитель истории? Скажите ему.

Услышав, что старшина — школьный историк, унтер-офицер оживляется, замечает:

— Увидим, кто из нас выиграет войну: вы или я.

— Как это понять?

— Бисмарк говорил, что франко-прусскую войну выиграл немецкий школьный учитель.

— Понятно. Значит, так хорошо воспитал будущих солдат?

— Да.

Капитан прерывает разговор:

— Ладно. Хватит истории. Спросите у него, старшина, кем он был сейчас, до того, как вы его умыкнули.

— Поваром, — отвечает унтер-офицер.

— Ой, господи, понавидался я вашей шушеры, — вздыхает командир батальона. — Как возьмёшь «языка» — «кем был?» — «поваром», «портным», «конюхом»... Как будто у них вся армия кройкой-шитьём занимается, лошадям овёс задаёт да кашу варит. А как припугнёшь такого «портного», так миномётчиком оказывается. Или сапёром.

Унтер-офицер оказался артиллеристом. Из дивизиона противотанковых орудий. Дивизион прибыл на передовую несколько дней назад, окопался, замаскировался и, чтобы себя не обнаружить, огня не вёл.

Это были сведения для меня.

А разведка боем прошла малоудачно. Через Донец переправилась только небольшая группа солдат. Артиллерийский огонь сумели подавить, но мешал пулемётный.

Пехота не поднялась даже вверх по обрыву и вскоре отошла назад.

Однако разведка есть разведка, и результаты, конечно, она имела: выявились огневые средства на переднем крае. Взяли ещё несколько «языков».

Будни обороны.

К вечеру мы с Богомоловым и радистом вернулись на НП дивизиона. И этот вечер мне запомнился. Богомолов развлекал товарищей. Пел частушки под балалайку. Озорные, хитрые, бойкие частушки.

Пел подряд, без передышки. Только время от времени спрашивал:

— Какие дальше слушать хотите? Тверские? Саратовские? Скобарские? Курские? Заказывайте. Я всё могу.

Он действительно мог всё. И играл одинаково умело и на балалайке, и на гитаре, и на гармошке, и на двуручной пиле.

Был до войны Богомолов, кажется, плотником, много ездил по городам и весям. Особенно по весям. Память его хранила несметное множество частушек, пословиц, поговорок, обычаев разных районов Руси. Знал «дразнилки», и если встречал человека, допустим, из Вологды, то начинал говорить с ним по-вологодски. Разумеется, шаржируя вологодское произношение, подчёркивая местные слова и названия. Он мог выдавать себя то за псковитянина, то за владимирца, то за пермяка.