Александр Лозневой - Эдельвейсы — не только цветы

А фельдшеру не терпелось:

— Ты из какой части, а? — допытывался он. — Кто у вас командир?

На фельдшера смотрели большие черные глаза. Контуженный силился что-то сказать, но кроме хрипа у него ничего не получалось.

— Кто ты? Как фамилия? — не отставал Селедкин. — Понимаешь, фа-ми-ли-я, — нарочно растягивал он. — Откуда будешь? До-ку-мен-ты.

Солдат кусал губы и невнятно сипел.

Тогда фельдшер решил, что он может написать фамилию, объясниться, так сказать, в письменном виде. Вырвав из тетрадки листок, сунул карандаш в руку:

— Пиши.

Глаза больного закрылись, пальцы разжались, и карандаш упал на пол.

«Да не фриц ли это? — подумал фельдшер. — Мы его лечим, кормим, а он самый что ни на есть «шпрехен зи дойч». Вон сколько их в горах переловили и все под наших подделываются. В гимнастерочках, в кирзовых сапожках, сволочи…»

— Эй, ты, немчура! — не утерпел он.

Раненый повернул голову, открыл глаза:

— Почему не шпрехаешь? Шпрехай, говорю! — настаивал Селедкин, ни бум-бум не понимавший по-немецки.

Больной блеснул глазами. И фельдшеру вдруг показалось, что перед ним действительно немец. Выскочив из землянки, он пустился бегом в штаб, чтобы высказать свои соображения. В штабе никого не оказалось. Вернувшись в санчасть, Селедкин зарядил винтовку и теперь уже не переставал думать о том, как волки рядятся в овечьи шкуры. Увидев вошедшего Калашникова, ошарашил его новостью.

— Не спеши с выводами, — косо взглянул на него сержант.

Но фельдшер был неумолим.

— Еще в сорок первом, — продолжал он, — они целыми взводами переодевались в нашу форму. И, понимаешь, — Селедкин хлопнул сержанта по плечу, — идут этак, в ногу, сволочи, и еще «Катюшу» наяривают, да так, что аж самому подтянуть охота. Честное слово, с места не сойти!

— Постой, ты же весь сорок первый на «ташкентском фронте» был!..

— Ну и что?

— Где ж ты все это видел?

— Не обязательно видеть, — обиделся фельдшер. — Важно знать. Читал я!

— Г-мм, — прыснул Калашников. — Я вон сколько книг о Суворове перечитал, но это не значит, что я с ним пиво пил!

— Не веришь, спроси у замполита. Он с первых дней…

— Я сам с двадцать второго начал. От Бреста до Москвы драпал.

— Потому и не знаешь, что драпал.

— Все отступали.

— А ты бежал! — напирал фельдшер.

— Ладно, хватит. Сам-то ты кто? Тыловая вошь — не больше.

— Вши все одинаковые.

— Да иди ты кобелю под хвост! — рассердился Калашников. — Чирея залечить не может, а тоже мне доктора из себя корчит!

Фельдшер отошел к порогу, зазвенел какими-то склянками.

Калашников подсел к контуженному.

— В конце концов, я должен знать, кого спас, — заговорил он. — Что зенки вытаращил, я тебя километров семь на спине нес! Ты вообще, меня слышишь?

Солдат опустил глаза в знак согласия.

— Э-э, фельдшер! — обрадовался Калашников. — Он слышит!.. Ну, скажи что-нибудь, а? Да не бойся, я командир!..

Глаза солдата потеплели.

— Где командир? — еле слышно прохрипел он.

— Я командир.

— Что он сказал? — забыв о ссоре, подошел к сержанту фельдшер. — Заговорил?

— Командир!.. Понимаешь, командир! — тыкая себя в грудь пальцем, почти выкрикивал сержант. — Ко-ман-дир-ир!..

— Нет, — прохрипел солдат и закрыл глаза.

Грохнул ящик, заменявший дверь, и в землянку вошел капитан Колнобокий. Сержант и фельдшер встали. Комбат поздоровался с каждым за руку.

— Ну, показывайте, что тут у вас за икс-игрек?

— Думали, немец, — осклабился фельдшер. — А выходит…

— Это ты думал, — сердито бросил сержант. — Стал бы я немца в такую даль на горбу тащить! Свой он, русский, товарищ капитан.

Комбат посмотрел на раненого:

— Знатоки. Удивительно, как вы его за турка не приняли, — усмехнулся он. И вдруг произнес: — Гамарджо́ба, амхана́гу! [5] Здравствуй, товарищ! (Груз.)

Солдат вздрогнул, услышав родную речь, посмотрел на капитана и тихо ответил на приветствие.

— Вы из отряда Головени? — спросил комбат.

— Да.

— А кто этот Головеня? — удивился Калашников. — Что-то не слышал.

— Откуда ж ты мог слышать, — холодно взглянул на него комбат. — Газет не читаешь. На собрании тебя не было… А командир взвода должен все знать. И в первую очередь, то, что было здесь, в Орлиных скалах. Должен знать героев, ведь тебе людей воспитывать.

— Головеня — это тот, которого на самолете в госпиталь…

— Он самый.

— Так о нем же в газете написано! Постойте, куда же она девалась, газета? — фельдшер обшаривал карманы и никак не мог найти. — Вот черт, куда я ее сунул? Только была и словно сквозь землю провалилась!