Александр Лозневой - Эдельвейсы — не только цветы

Тумана как не бывало. До поляны — рукой подать. Впрочем, не совсем… В горах воздух чистый, глаза видят лучше — вот и кажется далекое близким. Тропа виляет, куролесит, как пьяная, и что самое противное — ведет вниз. На спуске ноги скользят, подламываются, того и гляди свалишься.

И опять — шум мотора. Зубов всматривается в небо: где он там тарахтит? Ему кажется — самолет не в небе, а на самой поляне. Приземлился, что ли? Но так или иначе, самолет ему не страшен: небо Кавказа в руках немцев!

Рота, ночевавшая на опушке, поднялась по тревоге. Солдаты сразу увидели самолет. Вынырнув из-за облаков, он сделал два круга. Вот от него отделился комок, затем еще и еще… Парашютисты!

Зубов тоже увидел парашютистов: немцы, кто ж еще! Новый десант. А что, может, так и до Сухуми доберутся. Скорее бы! Тропа делает петлю, еще одну, обходит поваленные бурей деревья, через которые не так просто перелезть и наконец выводит Зубова к поляне. Но что это за люди в кустах? Лучше бы не встречаться. Повернул влево, но там тоже люди. Нет, не парашютисты, их много! Шарахнулся в сторону. Задыхаясь, побежал по склону. А люди — вот они! Суровые, хмурые солдаты!.. Высокий черный сержант с автоматом в руках приказывает, рубя слова:

— Руки вверх! Где парашют?

Зубов окидывает его взглядом, широко улыбается:

— Фу, напугали… Ей-богу, думал — немцы.

Но сержант коротко кивнул солдатам:

— Увести, там разберутся.

Гитлеровцы показались в седловине и вдруг исчезли. Подгорный водил биноклем из стороны в сторону, тщательно рассматривая складки местности: куда девались фрицы?

— Может, назад вернулись? — усомнился Пруидзе.

— Как бы не так. Скрытно идут… ложбиной.

От скал до седловины три-четыре километра. Казалось, они покроют это расстояние самое многое — за час. Прошло больше, а их не видно.

Лейтенант пытался понять замысел врага. Пожалуй, в этот раз они не пойдут в лоб, попытаются зайти с тыла, а то и с двух сторон. Он мысленно расставлял силы, представлял эпизоды боя. Озабоченность командира передавалась и подчиненным, которые наперебой высказывали свои соображения. Лейтенант охотно выслушивал их: солдат чином не велик, да богат опытом.

— Товарищ лейтенант, смотрите! — сказал Подгорный. — Вон там, на взлобке…

Головеня приложил бинокль к глазам: да, немцы… человек десять. Но сзади, еще… не сосчитать. Сколько их там!

— Прежде всего огонь из минометов… — определил Пруидзе.

— Распугаешь только, — возразил Виноградов. — Пусть подойдут поближе.

— Что они там стоят? — повернулся к Ване Подгорный.

— Не решаются. Думают, у нас силы…

— Да, у нас действительно силы, — подхватил лейтенант. — Мы сильны уже тем, что стоим на своей земле. Защищаем Родину. Кроме того, у нас выгодные позиции. И не беда, что нас мало: в конце концов воюют не числом, а умением!

Наталка открыла глаза — по лицу скользнул солнечный луч. Всю ночь она не отходила от раненых, устала и вот под утро не выдержала, заснула. Поспать бы еще часок, да некогда, пора суп варить. Плеснула воды на лицо, поправила косы и — бегом по тропке. Командир утверждает меню, следит за расходом продуктов: не посоветоваться с ним нельзя.

Еще издали отличила его от других — стройный, сосредоточенный, стоит, всматриваясь вдаль. Вот повернулся, заметил Наташу, шагнул навстречу:

— Добрый день, доктор.

Смутилась. С легкой руки одного из раненых так ее стали называть все. Сперва отшучивалась. Затем махнула рукой: пусть хоть горшком назовут, лишь бы в печь не ставили! Но сейчас, когда это слово произнес Сергей, ощутила неловкость. Заговорила, сама не зная почему, о Егорке.

— А что с Егоркой? — спросил лейтенант.

Застеснялась. Потупилась:

— Ушел куда-то.

— Придет, куда денется.

— Да, конечно, — и отвернулась, почувствовав, что краснеет.

Лейтенант смотрел на нее — повзрослевшую, красивую, совсем не похожую на ту, что увидел впервые на хуторе. Подросла. Похорошела… И подумал: «Вот оно счастье… Мое ли?»

— Может, трофейный суп приготовить? — спросила Наталка.

— Что ж, можно, — кивнул он и так посмотрел, что еще более смутил девушку.

Когда Наталка вернулась на кухню, Егорка уже развел костер и навешивал над ним ведра с водой. Потрепала его по вихрам, улыбнулась и вдруг запела про любовь, запела песню, которую Егорка еще ни разу от нее не слышал. Вообще он заметил — не такой стала Наталка, повеселела, цветочки в косы вплела и все сама себя в зеркальце разглядывает… Смешно! Спросил, зачем она такую красоту наводит. Наталка обхватила его руками за шею: «Глупый ты!» — и поцеловала в губы.