Александр Лозневой - Эдельвейсы — не только цветы

— Я, товарищ лейтенант, сам виноватый… Мне бы тогда из штрафной прямо к вам. Я так и думал, а интендант в штабе говорит: на склад его. Так и остался при складе. Наше дело солдатское: что прикажут, то и выполняй.

— Я вовсе не виню вас. Вы искупили вину кровью, — лейтенант пододвинулся ближе. — Что было, то прошло. И прошлого, как говорится, не вернуть. Давайте о другом потолкуем: как дальше воевать будем. Кстати, расскажите, Зубов предлагал бежать?

— Нет, прямо так не говорил.

— А как?

— Он просто мысли такие высказывал, будто все мы погибнем в этих скалах. И выходило, что…

— Надо бежать? — подхватил Головеня.

— Вроде так.

— Почему же вы раньше не сказали?

— А кто ж его знал. Думал, болтовня пустая.

— Да-а, — протянул лейтенант. И опять, наклонившись к солдату, спросил: — А как вы лично думаете, товарищ Крупенков, почему Зубов сбежал? Что его побудило?

Солдат ответил не сразу. Заворочался на своей подстилке из травы, заговорил, морща лоб, с трудом подбирая слова:

— Что ж, я лично… Лично я думаю, товарищ лейтенант, он какой-то странный… Не такой, как все… Но разве его поймешь?.. Ночью, скажем, до ветру сходить надо, так он поднимается и вещмешок за собой тащит. Боится так, будто в мешке у него золото…

О странном поведении Зубова говорила в свое время и Наталка. Да Головеня и сам замечал эти его странности. Зубов много рассказывал о своих подвигах, и в этих рассказах слышалось что-то наигранное, фальшивое. Порой, казалось, он вообще не воевал. И еще одно: когда разговаривал, отводил глаза в сторону, прятал их.

Лейтенант жалел, что не занялся настоящей проверкой Зубова после того, как Наталка рассказала о его поступке. Поговорить бы с ним подробнее, прижать покрепче, да вот не выбрал времени. И опять задавался вопросом: может, Зубов струсил? Испугался трудностей?.. Но трус не пойдет один в горы. Побег с поля боя — это не просто. Головеня сжал кулаки.

Подошедший Донцов доложил: проведена еще одна читка. Лейтенант взял его за плечо:

— Добре, комиссар! — и, устало улыбнувшись, добавил: — Вот только, чур, не зазнаваться. Я ведь так, авансом тебе насчет комиссара… Да и прав у меня, сам знаешь, никаких. Но комиссар из тебя действительно может получиться. Так говорю, а?

— Не знаю, Сергей Иванович. Бойцы меня слушают охотно. Но боюсь, хватит ли грамотешки?

Вечером состоялось собрание.

Солдаты расселись под скалой, строгие, молчаливые. На лицах читается: вот еще говорилку затеяли, делать, что ли, нечего!

Стоило, однако, заговорить командиру гарнизона, как все притихли, насторожились. А он будто рубил слова:

— Среди нас жил, ел наш хлеб, дышал с нами одним воздухом подлый предатель! Мы истекали кровью, думали лишь о том, как выстоять, не пропустить врага, а Зубов оставил пулемет и бежал с поля боя! Его поведение нельзя назвать иначе, как только изменой Родине. Мы все виноваты — упустили предателя. И, прежде всего, виноват я, ваш командир…

Помолчал немного, давая бойцам глубже осознать случившееся. Затем заговорил снова.

— Враги у стен Сталинграда. Они замышляют снова идти на Москву. У нас свой фронт… Нас — горстка, но мы уже разгромили вражеский взвод. Около сорока фашистов… Вы знаете, это далось нелегко. Может статься, будет еще труднее — у нас кончаются продукты, почти нет боеприпасов. Но мы с вами советские люди. И пока мы здесь — враг не пройдет! Пропустить его — значит покрыть себя вечным позором. Родина или смерть!

Командир умолк, переступил с ноги на ногу и вдруг сказал:

— А теперь слово комиссару…

Солдаты переглянулись, не понимая, о ком идет речь. Поднялся Донцов. Прижимая раненую руку к груди, Степан окинул взглядом товарищей.

— Здесь наша земля, наш дом. Мы здесь хозяева, они — воры. Они крадутся, дрожа за свою шкуру, идут вслепую, а мы все видим, мы спокойны. Мы сидим в своем доме и поджидаем их…

Бойцы дивились его складной речи, а он не спеша выкладывал одну мысль за другой, да так, что хватал каждого за душу.

— Нам известны все углы в нашем доме, все тропки в нашем саду. И как бы враг ни ухитрялся, ему не удастся застичь нас врасплох. Мы — настороже! Рано или поздно вор все равно попадет в наши руки… А этот Зубов… не уйти ему. На краю света найдем! — Подумав, добавил:

— Родину не предают, даже если она не всегда была ласкова с тобой. Родина всегда остается Родиной.

Собрание было коротким. Ничего особенного не произошло, но легче и думалось, и дышалось.

Ночь была серая, мглистая, наползавшие облака заволакивали небо. Изредка в разрывах облаков появлялась ущербная луна и тут же пряталась, словно опасаясь стать свидетелем того, что задумал Хардер.