Александр Лозневой: Эдельвейсы — не только цветы

…Хлопнув ладонью по пузатой цистерне, Донцов понял — полна до краев. Ухватился за кран: «Вот, черт, на замке! Может, выстрелить? — мелькнула мысль. — Нет, ни в коем случае!»

А горючее надо взорвать.

Солдат тревожно оглядывается на восток, где алеет полоска зари, подходит к бочкам, что рядом с цистернами. Переворачивает одну из них: в воронке — слышно — булькает бензин. Жидкость расплывается вокруг цистерны, подмывает ее. Донцов выхватывает спички, но тут же замирает: шаги, из будки сторожа вышли двое.

Пригнувшись, он различил человека в плаще. Это, пожалуй, кладовщик: в руках канистра. А вон тот, второй, идущий за ним, кто он? В куртке. Наши таких не носят. И говор не наш… Немец!

Звякнула канистра. Мимо, мелкими шажками, прошел человек в плаще. Еще немного — и рядом… гитлеровец. Донцов чуть подался вперед и с размаху опустил приклад на голову фашиста. Тот даже не вскрикнул. Человек в плаще кинулся в одну, затем в другую сторону, наконец, побежал к изгороди. Попробовал перескочить через нее, да зацепился, забарахтался на проволоке.

А солдату нельзя медлить. Чиркнул спичкой, и огонь сразу охватил бочки, полез по стенкам цистерны.

Отбежав к опушке, Донцов остановился, опасаясь, что пламя может погаснуть. Но столб огня разрастался, тянулся ввысь. Ударил взрыв.

Вслушиваясь в гул пламени, Степан замер: и страшно ему, и радостно: «Ни капли горючего врагу! Ни капли!»

После частых, почти непрерывных боев во взводе Головени осталось всего-навсего двое рядовых и один сержант. Еще там, на Дону, погибли командиры расчетов Дроздов и Неревяткин, не стало наводчика Крупени, заряжающего Григоряна… Погибли многие.

Нет уже пулеметно-артиллерийского батальона. Отступление влекло за собой большие потери: то тут, то там оставались раненые, неспособные двигаться. Крестьяне подбирали их во ржи, в лесочках, укрывали на чердаках, в подвалах. Лечили, как умели.

Вечным сном спали убитые — кто в степи, кто в селении, а кого, подхватив на переправе, унесли в море мутные донские волны.

Уцелевшие продолжали отступать. Враг наседал, стремился окружить, встречал десантами, бомбил, обстреливал с воздуха. Но советские воины, закрепившись где-нибудь в роще, овраге или станице, подстерегали фашистов и с ожесточением истребляли их.

Так было и вчера на Кубани. Чтобы дать возможность переправиться обозам и раненым, Головеня организовал оборону. Молодой, с еле пробившимися усиками, он стоял на дороге и, встречая солдат, отставших от своих частей, направлял их за насыпь. Никто не ставил перед ним этой задачи, он сам взял ее на себя. Поступил так, как велела совесть.

Стуча топорами, солдаты долго возились с поврежденным паромом. Чинили. Только с наступлением темноты погрузили первую группу раненых. Но едва паром медленно отвалил от берега, как в воздухе загудели самолеты. Над рекой повисли долго не гаснущие ракеты. Одна из бомб упала рядом с паромом: люди, кони, повозки валились в воду. С насыпи застрочили пулеметы. Откуда-то справа ударили зенитки.

Сбросив бомбы, самолеты улетели. Гроза, казалось, миновала, и можно переправляться. Но не тут-то было! Начался артиллерийский обстрел. Через каждые пять-шесть минут разрывались снаряды. Огонь подавлял психику, выматывал нервы. И никто не мог сказать, когда он кончится.

— На всю ночь завел, сволочь, — бубнил, подбираясь к парому, низкорослый солдат.

— Не бойся. Побрешет кобель да перестанет, — отозвался линейный.

В ответ еще угрюмее:

— Не поспеем до свету, накроет, как кошка мышку… Вить оно повозок сколько… А людей!..

— Чего хныкаешь-то?

— Не хныкаю, а правду говорю. Двинет фриц, вот и запляшешь тут без патронов… Быстрей надо.

— Э-э, постой. Да ты, я вижу, хлюст, — спохватился линейный. — Разговоры разные говоришь, а сам бочком, бочком да все ближе к парому… А ну, отойди!.. Отойди назад, говорю! Ты что, не видишь: сперва раненых!..

Говорун, пытавшийся «проскочить», неохотно повернулся, побрел в сторону, бурча себе под нос.

Двое солдат по канату перебрались на паром, застрявший на середине, и погнали его обратно.

— Живее там! — покрикивали на них с берега. — Заснули, что ли?

Бойцы, обливаясь потом, нажимали, но паром еле двигался, будто и вовсе стоял на месте.

А когда наконец причалил и к нему потянулись люди, позади, в обозе, тяжело рванул вражеский снаряд. Заржали, вставая на дыбы, кони. Застонали раненые. Брички цеплялись одна за другую. Ездовые ругались, усиливая сумятицу. Река и насыпь не давали возможности разъехаться, выйти из-под обстрела.