Олег Меркулов - Ради тебя

Никольская взяла одно печенье, потом другой рукой второе, потом, чтобы взять из рук Наташи чашку, взяла оба печенья в одну руку и прижала их под грудью.

— Игорь? — переспросила она.

— Да, — сказал он. — Кедров.

— Нет ли у вас ма-а-аленького кусочка сахара? — спросила Никольская.

— Он сладкий, я положил три куска. Вы помешайте.

— Так много? Вам понравилась роза?

— Да, — ответил он и ушел в кухню.

Он слышал, как Наташа говорила Никольской:

— Очень хорошо, что вы к нам пришли… Вода скоро согреется. Пока вы будете мыться, я приготовлю обед. У меня все готово, только накрыть на стол. Потом мы будем слушать музыку.

Как и все эти дни, они обедали на краю стола: он и она напротив, Никольская у торца.

Никольская мило щурилась, рассматривая платье — подарок Наташи. Серое, тонкой шерсти, с глухим воротом, оно очень шло ей. В нем она стала похожа на молоденькую учительницу. У нее и прическа была как у учительницы — гладкая, плотно уложенная, заколотая серым гребнем — тоже подарком Наташи, только волосы были необычны: пепельные.

Лицо Никольской просветлело. На нем не осталось и следа безумия. С ними обедал просто усталый человек, который после долгих и тяжелых передряг вновь попал в свой мир.

Он налил рюмки.

— За что будем пить? — спросила Наташа.

Никольская подняла свою рюмку.

— Пусть процветает этот дом!

Они сблизили рюмки и чокнулись.

Наташа выпила еще две рюмки, немного опьянела и говорила без умолку о своем институте, подругах, о том, что еще долго учиться, о теннисе, о том, как девочкой заблудилась в дачном поселке.

Никольская смеялась и шутила вместе с ней, а он не вмешивался в их разговор, пил вермут, ел, смотрел через балконную дверь на бульвар и думал, что было бы здорово, если бы Наташа подружилась с Никольской. Никольская была значительно старше Наташи, но они очень подходили друг к другу.

Они выпили кофе, потом Наташа поиграла на рояле, потом он запустил виктролу.

Когда Никольская стала собираться, Наташа принесла из кухни сверток.

— Это вам. Возьмите, пожалуйста. Здесь консервы и сахар.

Никольская быстрым жестом сунула под телогрейку сверток.

— Сахар? — громким шепотом переспросила она. — Консервы? Сахар?

«Начинается, — подумал он. — Черт, что делать?»

Наташа отступила и стала за него.

— Сахар? Сахар? Сахар-сахар-сахар-сахар, — бормотала Никольская. Она сгорбилась, сникла под телогрейкой. Глаза ее погасли, и лицо посерело. — Если бы у меня был сахар тогда, они бы не умерли. Нет, нет, не умерли, не умерли. Даже если бы было полкило. Всего полкило… Они уснули рядом-рядом-рядом. Валечка обнимал Ниночку, он вот так ее обнимал. — Она хотела показать Наташе, как это было, но Наташа отступила к комнате. — Я звала, я будила, я кричала, но они не проснулись. Они так хотели кушать, так хотели! — Никольская щупала под телогрейкой сверток. — Они все просили: мама, кушать! Мама, кушать! А потом перестали просить и только смотрели на меня, а мне нечего было им дать. Ручки у них были то-о-оненькие, как ваш палец, просто косточка под то-о-оненькой кожицей, и сами они стали ле-е-еегенькие, как воробушки, а я…

— Не надо! — крикнула Наташа. — Не надо! — Она метнулась к Никольской и, повиснув у нее на руках, торопливо шептала ей в лицо: — Не надо, Анечка, не надо, Анечка, не надо, Анечка, не надо, Анечка, не надо, Анечка… — Прижав к себе Никольскую, она гладила ее по голове, по спине, по плечам и шептала: — Все, все, все…

Странно, но на Никольскую это подействовало. Она стихла и недвижимо стояла под руками Наташи. Глаза ее были закрыты, и она медленно дышала. Потом, мягко отведя Наташины руки, она пошла к двери и, глядя в пол, сказала:

— Извините… Спасибо вам за все. До свидания.

Через окно Игорь посмотрел, как она вышла из-под арки и, не переходя улицы, пошла вверх по Самотеке. Наташа сидела на диване, зажав ладони в коленях, и раскачивалась из стороны в сторону.

— Это ужас, Игорь, ужас!

Он сел к ней.

— Может, не надо было ее приводить?

Наташа ответила не сразу.

— Может быть. Но теперь мы не должны ее бросать.

— Да, — согласился он. — Она жена Никольского.

Наташа терла ладонь о ладонь, будто они у нее замерзли.

— Не поэтому. Мы вообще не можем ее бросить. Она рассказала, когда мылась, что муж ее погиб. Дети умерли, когда ее не было дома. Она пошла куда-то, чтобы найти еды, она все время искала еду для детей, выпрашивала у военных, у пожарников и потеряла сознание. Кто-то ее подобрал, спас, она не помнит кто, а когда она пришла в себя и побежала домой, дети уже умерли Ты понимаешь, что это такое для матери? Нет, тебе не понять, ты мужчина.