Олег Меркулов - Ради тебя

Они поели и завалились на шинели.

— Я ужо думал, никого из наших не найду, — сказал Тарасов. — Ты бы поспал, Егорий.

— Хорошо, что ты вернулся, — сказал Игорь. — Ты тоже поспи.

Тарасов подвинул ему вещмешок:

— Подмости под голову.

— Да ничего.

Тарасов все-таки подвинул в его сторону мешок.

— Спи. Если кто придет, я покараулю. Мне подремать малость — и ладно. С годами спится хуже. Все мысли да мысли.

— Нет, спи и ты. После контузии главное — спать. Как голова? — спросил Игорь.

— Ничего. Не кружится. Малость гудит, а так ничего. Спи, Егорий, спи.

— И ты спи, — снова повторил Игорь. — Ну их всех к черту. Ну их всех к черту. Никуда не уходи, ладно?

— А куда мне идти? — Тарасов перестал ворочаться. Головы их лежали рядом, под прикладом пулемета. — Таблетки пить? А тут, глядишь, может, что хорошее приснится…

— Ну все, спим, — сказал Игорь.

— Должно присниться, — продолжал Тарасов. — Вроде как я мальчонкой в ночном лошадей пасу, а дед наш страхи рассказывает. Про леших, про русалок, про оборотней. Я лет с шести в подпаски пошел.

— Лошади умные, — сказал Игорь.

— Это что тут? — спросил ротный, заглядывая в пристройку. Плавучий санаторий? Ну-ка, подвигайтесь. — Игорь подвинулся, и ротный лег рядом. Из-под фуражки — фуражкой он накрыл лицо — ротный пригрозил: — Если кто скажет хоть одно слово — отправлю за боеприпасами. Ясно? Отбой.

«Может, мне тоже приснится что-то хорошее, — подумал Игорь. — Что бы сделать, чтобы дали отпуск? Подбить два танка? Или попроситься в разведчики? Нет, — решил он. — Год все равно не дадут. Даже если сожгу пять танков. Только из отпуска и снова в отпуск? Ни за что не дадут. Орден дадут, а отпуск нет. Ладно, — решил он. — Ладно. Посмотрим. Может, меня ранят. Но если только ранят… Пусть только ранят! Доползу, но буду в Москве! — Он внутренне усмехнулся, представляя, как это он по-пластунски вползает в подворотню на Самотеке. — Посмотрим. Посмотрим, — повторил он себе. — Может быть, нас отведут на формировку. Нет, так далеко не отведут. Куда-то отведут, но не так далеко. Но все равно, все равно! — крикнул он внутренне. — Она же может приехать! Точно. Я не могу, а она может! Она свободна! — Он снял с себя руку ротного, ротный уже храпел под фуражкой, и сел. — Только надо отмыться и вообще привести себя в порядок. Нельзя же показываться таким. Точно! — повторил он. — Значит — до формировки. Ах, черт! — радостно сказал он себе. Он лег опять и помечтал. — Это не так уж долго! Не так уж долго. Не так уж долго…». Он уснул просветленный.

Кто-то шел и кричал:

— Командир второй роты! Командир второй роты!

Ротный сел.

— А ну, кончай ночевать!

Кричал офицер из штаба бригады.

Офицер сказал:

— Через час контратакуем на танках. Задача дня — отбить деревню Окуневку и закрепиться на высоте № 102,9. Готовьтесь. На вашу роту танки 35, 46 и 51.

Когда офицер ушел, ротный спросил:

— Понял задачу дня?

— Понял, — сказал Игорь.

— Готовься. Бери больше гранат.

А что, собственно, ему было готовиться?

Он проверил шмайсер и магазины, отложил себе гранат и вместо финки повесил фрицевский нож разведчика. Больше готовиться ему было нечего.

В мае сорок пятого года на одной из пражских улиц, захлестнутых толпами чехов, которые грудились возле наших танков, чтобы пожать танкистам руки или отдать цветы, или просто заглянуть им в лица и увидеть, а какие это они, освободители, — за пять лет чехи насмотрелись на немцев вдоволь и теперь представляли себе, что такое немецкий «новый порядок» — в мае сорок пятого на пражской улице Пономарев еще раз встретил Игоря Кедрова.

«Виллис» Пономарева со скоростью черепахи пробирался через весь этот праздничный хаос, но теперь торопиться было некуда. Война кончилась, но, как сам этот май — последний военный и первый мирный месяц — был двойственным, так и все они в действующей армии жили в мае двойственной жизнью. Они еще были на войне, но уже и не на войне.

Тут, в Праге, и на остальной освобожденной ими земле Европы они праздновали свою победу. В штаб уже поступили приказы о строжайшем учете трофейного и нашего бесхозного оружия, о том, что надо взять на учет солдат-студентов, о необходимости отправить в СССР воспитанников и другие такие же распоряжения, а на Тагильском заводе его офицеры получали новые танки, из фронтовых тылов к ним мчались колонны с боеприпасами, и в медсанбатах умирали раненые. Инерция войны все действовала. От этого и всего остального, столкнувшегося в мае, из чего для них и слагался рубеж между миром и войной, жизнь и получалась двойственной.