Олег Меркулов - Ради тебя

Гарнизону предложили сдаться; для немцев в сорок первом году это было издевкой, может быть, даже проявлением глупости. Немцы привыкли, что два года сдаются им; в Европе те, кто не поднимал перед немцами руки, падали под гусеницы их танков. А тут на скверном немецком языке через жестяные рупоры русские уговаривали их сложить оружие и обещали за это сохранить жизнь. Такой абсурд не вызвал у них даже улыбки. Они по радио доложили своему командованию, что будут удерживать Дубно до подхода помощи, и их очень трудно было истреблять в тесных переулках, каменных домах и фортах крепости.

Когда Батраков катил по знакомым улицам, все было кончено, только у кладбища слышалась редкая стрельба. Закопченные танкисты очищали траки от бурых кусков в клочьях серой материи, а пехотинцы стаскивали убитых с мостовой на тротуары. Серо-бурые куски висели даже на проводах. Их забрасывали туда шрапнельные выстрелы из пушек в упор. Батракова никто не остановил, не задержал, и, объезжая раздавленные автомобили, искореженные противотанковые орудия и подбитые наши танки, он вывернул к вокзалу, говоря себе: «Сейчас! Сейчас! Сейчас!»

Дом догорал. Дом был очень старый, времен строительства железной дороги. В нем и жили железнодорожники, и лишь часть его была отдана военведу. Совершенно сухое дерево сгорело, наверное, как хвоя: с гулом и искрами. Дымились разбросанные взрывом головешки, ветер нес золу и запах горелого мяса, потрескивая, остывали кирпичи от печей и дымоходов. Груды их указывали, где были кухни, а черные теперь кровати, черные детские велосипеды, черные сгустки расплавленного стекла и то, что осталось от людей, — где были жилые комнаты.

Возле дома саперы рыли длинную яму. Он почти сразу нашел своих. Окна его квартиры выходили на старый дуб.

У дуба с одной стороны сгорели листья и все, кроме крупных, сучья и обгорела кора. Сориентировавшись по этому дубу, он и определил, что это они. Они лежали рядом, как и должны были лежать мать и дочь.

Он стал над ними и стоял, глядя перед собой, но ничего не видя.

Саперы в брезентовых рукавицах сложили жену Бориса и близнецов на носилки, отнесли в яму и вернулись.

— Посторонитесь, товарищ старший лейтенант, — сказал одни из саперов.

Он посмотрел вниз.

— Я сам.

— Ваши? — спросил другой сапер.

Он не ответил и пошел за лопатой.

Рядом с общей он вырыл яму поглубже, застелил дно ее досками, которые оторвал от забора, вернулся к ним, снял с себя комбинезон и осторожно переложил их на него, так осторожно, как будто он мог бы сделать им больно, застегнул застежку, подвернул штанины комбинезона и завернул ворот так, что пепел от них не мог бы выпасть, пока бы он нес их, отнес к яме и опустил на доски. Когда он нес их, он чувствовал на левой руке очень легкую тяжесть — жена стала легче, наверное, в три раза, — и как съезжает в комбинезоне тот комочек, который остался от дочери.

Их чем-то надо было накрыть и сверху, он походил вокруг, ничего не нашел и сорвал с коляски мотоцикла парусиновый фартук, но так как фартук был короток, он накрыл то, что раньше было ее ногами, лицо ее и ребенка он накрыл картой, достав ее из планшетки и развернув.

Он сидел над ними дотемна, а когда с края ямы их уже не стало видно, он потихоньку сгреб на них землю. Земля, шурша, осыпалась вниз, отделяла их от него все большим и большим слоем. Потом вместо них получился холмик. Он лег рядом с ним, прижался к нему, обнял рукой и лежал так, как будто прижимался к ним и обнимал их, и так лежал, пока не рассвело и кто-то раз, другой, третий не тронул его за плечи.

— Эй, человек, эй? Ты кто?

Возле него стоял железнодорожный кондуктор, старик из их дома.

— Я, — ответил он и сел.

— Ты?

Кондуктор нахмурился, тяжело опустил веки, так что глаза его смотрели через щелки, отошел и сел на оставленные саперами носилки.

— Вот он каков, поворот.

— Но ведь они уезжали? Но ведь они уезжали? Но ведь они уезжали же?! — быстро спрашивал Батраков, не узнавая своего голоса: чужие звуки, чужие интонации, словно из-за его спины говорил другой человек, больной и жалкий.

— Уезжали, — подтвердил кондуктор, двигая морщинами на лбу. — Эвакуировались. Побросали на грузовики чемоданы да узлы. В обед отправились, а к вечеру кто пришел, а кто и не пришел. Под Птычей попали под бомбежку. Так говорят.

— Так говорят, — механически повторил он.

— Видать, им суждено было… — сказал кондуктор. — От судьбы не уйдешь. А ты что? Ты как здесь?