Игорь Акимов: Баллада об ушедших на задание. Дот

Майор держал руки за спиной, оттуда выглядывало что-то вроде хлыста. Зачем ему хлыст? - удивился Тимофей. Или он на лошади?…

- Переведи ему, Харти… Он пограничник - это нехорошо… - Майор помедлил, Харти воспользовался этим и перевел. - Но у него маленькая геометрия, - майор ткнул стеком в два малиновых треугольника на петлице Тимофея, - значит, и маленькие грехи… если он раскаивается и готов начать новую жизнь, его можно простить.

Харти опять перевел. Тимофей понял, что от него ждут ответа, и решил не отвечать, но с губ само собой сорвалось «гут»… А ведь еще нынешним утром ему показалась бы нелепой даже мысль о каком бы то ни было разговоре с фашистами. А сейчас не только слушает - делает вид, что соглашается. Он унижен? Да. Побежден? Да. Сломлен и сдался?…

Тимофей покосился на окопы. Он всегда знал, что скорее убьет себя последней пулей, чем сдастся врагу. Но сложилось иначе. Значит, опять кинуться на них, напроситься на пулю?… А кто отомстит за ребят?

Другие?

А почему не ты? Почему ты не хочешь оказаться сильнее и хитрее своих врагов? Выжить, вырваться и отомстить? Победить, наконец? От какого Тимофея Егорова будет больше пользы: от погибшего гордо, но бесполезно, или от активного бойца?…

Он досадовал, что во второй раз не бросился на фашиста сразу и все как-то решилось само собой. Ему было стыдно, что он остался живым, - Тимофей победил этот стыд. Чтобы отомстить, я должен выжить, это он усвоил твердо. Я должен выжить. Чего бы это мне ни стоило. Любой ценой!…

- Я сделаю все как надо, герр майор.

Это майор понял без перевода.

- Отлично, - сказал он, и вдруг Тимофей увидел в его левой руке свою кандидатскую партийную карточку. Стек легонько щелкнул по ней. - Ты хотел стать большевиком?

Я должен выжить… должен… - стучало в мозгу.

- Да, - сказал Тимофей.

- Печально… Переведи ему, Харти, что фюрер приказал уничтожать всех большевиков. - Он слушал Харти, кивал, но следил только за выражением лица Тимофея. - А теперь переведи, что между «хотел» и «был» качественная разница, и мы это понимаем. - Он опять терпеливо дождался конца перевода. - А теперь спроси, хочет ли он сейчас вот на этом месте быть убитым.

- Я хочу жить, - сказал Тимофей, почти физически ощущая, как бьется в мозг: ты должен, должен выжить,.

- Ну что ж, пожалуй, мы забудем это маленькое недоразумение, если ты сейчас ее порвешь, - сказал майор, протянув Тимофею кандидатскую карточку.

Схватить майора за запястье, скрутить его, швырнув податливое тело на фиксатого Харти, на это Тимофею понадобилось не больше секунды. Но смуглый - ах, досада! - уже отскочил назад, и карабин в его руках так ловко, будто сам это делает, скользнул из-под мышки в ладони. Ведь убьет, сволочь!…

Авось с первой не убьет.

Тимофей сделал ложное движение влево, прыгнул вправо (пуля ушла стороной!), схватил горячий стальной обломок - все, что осталось от его самозарядки со знаменитым снайперским боем, встретился глазами со смуглым. Тот не боялся. Глаза горят, смеется, бьет с пояса, не целясь. Будь ты проклят!

Вторая - мимо.

- Кончай его! - крикнул откуда-то сзади майор.

Тимофей метнулся в сторону - дуло пошло за ним; в другую - дуло тоже. Тимофей вдруг почувствовал усталость. Все, понял он, глядя, как палец врага медленно прижимает спусковой крючок.

Его опять не смогли убить.

Очнувшись, Тимофей не удивился. Уж такой это был день. Не пришлось и вспоминать, где он и что с ним: он знал это сразу. Где-то внутри, независимо от его воли, организм уже переключился на иной ритм; мобилизовался с единственной целью - выжить. Человек еще должен был осмысливать новую для себя ситуацию - войну; на это уйдет немало дней, а его природа уже заняла круговую оборону.

Тимофей лежал в неглубокой воронке, на дне, и какой-то парнишка бинтовал ему голову. Это был тоже пограничник, но незнакомый. Видать, первогодок с соседней заставы: тех, кто служил по второму году, Тимофей знал хотя бы в лицо.

Пограничник наматывал бинт не глядя, как придется, совсем не по инструкции; такая чалма если часа два продержится - уже благо; обычно они расползаются кольцами куда раньше. Тимофей хотел сделать замечание, но говорить еще не мог, даже руки поднять еще не было силы, а парнишка, как назло, неотрывно смотрел куда-то за спину Тимофея, тянул шею, выглядывая через вспушенный край воронки. Грудь Тимофею он перебинтовал еще раньше. Правда, при этом кончилась гимнастерка: ее правый бок был начисто оторван* только воротничок и уцелел.