Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

И все-таки этот ранжир, своеобразная и, как теперь говорят, «неформальная» субординация существовала и существует. Отвлечемся на минуту и возьмем, к примеру, однажды здесь уже помянутого Николая Попандопуло. Он был безудержно и, как это ни громко звучит, — яростно храбр. Соответственно ему и давали задания, которые почти для всякого другого должны были кончиться гибелью. Погиб в конце концов и Николай, но до поры его взрывной характер диктовал поступки, сметавшие все на пути.

Тут необходимо еще одно отступление. Живя в лесу, воюя с фашистами, партизаны могли бы вроде и пренебречь какими-то ялтинскими городскими делами: до них ли! Это, однако, оказалось невозможным. Слишком глубокими были корни, тесными связи. Зеленевший садами и парками, пестревший крышами родной город не просто находился рядом, а оставался в сердце. За всем, что происходило там, следили настороженно и ревниво. Так однажды лопнуло терпение, решили взять живым и приволочь в лес на суд и расправу одного местного негодяя, который до войны подвизался в уголовном розыске, а теперь служил в СД. Дело поручили Николаю Попандопуло.

Все предусмотреть на войне редко удается. Партизаны проникли в дом предателя, но сам дом был тут же окружен полицейскими. Завязался бой, в котором пятерка Коли Попандопуло была заведомо обречена на гибель: дом блокирован, с минуты на минуту к полицейским подоспеет подкрепление… Все спас Николай. Он был настолько уверен в себе, так презирал эту фашистскую шушеру, что, пока полицейские судили-рядили, прыгнул, ринулся прямо на них с балкона второго этажа. Выскочив из дома, ребята поддержали его и прорвались.

Таким был Коля Попандопуло — всесокрушающий таран. Отчаянность Лёнчика Ходыкяна была другого свойства. Начиненный всякой всячиной — от листовок до оружия, — он то кружил целыми днями по узким улочкам города, то вдруг пропадал и оказывался в лесу. Он выглядел расхристанным, безалаберным и даже жуликоватым. Был молод, а казался и того моложе, совсем пацаном. Люди, которые знали Лёнчика поверхностно, не принимали его всерьез — шалапутный парень. И в этом пока было спасение. Но Казанцев понимал, что не только партизаны следят за противником — противник тоже следит за ними. Лёнчику следовало или вообще не появляться в отряде или, наконец, остаться в нем. Никак не получалось: находились все новые и новые неотложные дела.

Для Казанцева он был тем же, кем Кравцов и Кондратьев стали для Глухова — разведчиками, связными, а при надобности и проводниками. С тою существенной Разницей, что у этого парня в Ялте оставалась семья — мама и две маленькие сестренки. В случае провала они тоже были обречены. А Ленчик был и чувствовал себя их опорой, кормильцем. Отец — Амаяк Ходыкян— как пошел в начале войны на фронт, так и сгинул бесследно.

Да что говорить — нужнейший и надежнейший человек. С Казанцевым познакомился у Левшиной еще в те дни, когда Андрей Игнатьевич делал первые шаги по объединению подполья. Впоследствии Лёнчик особенно ловко взимал дань с местных «коммерсантов» — торговцев, лавочников, содержателей харчевен, которые расплодились в годы оккупации. Действовать приходилось по-разному. Иногда достаточно было показать «Крымскую правду» со словами о том, как население оккупированных районов помогает партизанам, но случалось и напоминать: наши-то, между прочим, наступают… А кое с кем приходилось беседовать, чуть ли не поигрывая пистолетом:

— Нужен мешок муки. И чтоб без фокусов. В случае чего наши ребята голову оторвут… Но «давить на психику» и объяснять очевидное Лёнчик не любил, предпочитал взаимопонимание. И выглядел при этом, несмотря на молодость, достаточно внушительно, потому что обходилось «без фокусов» — доносов в полицию не было. И вот теперь он стоял в штабной землянке, поблескивая своими плутовскими глазами, которые иногда— чаще всего, когда никто этого не видел, — бывали такими печальными…

— Хочу попросить, — сказал Казанцев, — даже не прошу, а приказываю: в лагере Ялтинского отряда не появляться.

— Кто только успевает вам все докладывать? — деланно удивился Лёнчик. В его речи чувствовался акцент, сказывалось, что семь лет учился в армянской школе, — была такая в Ялте.

— На этот раз никто не докладывал. Я тебя самого вижу насквозь. И читаю мысли на расстоянии…

— Как Вольф Мессинг?

— А он что — выступал в Ялте?

— Перед самой войной. Пацаны за ним по набережной табуном ходили. Я уже думал: нам бы такого в разведку…