Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Оккупанты не только блокировали лес, но и Ялту отрезали от леса. Предвидя будущее, Казанцев не мог с этим примириться. Да и в настоящем это мешало. Нужны были «окна», безопасные и удобные выходы в горы. Искали их многие, и несколько «окон» было найдено. Однако больше всех в этом, пожалуй, преуспели ребята одной из ливадийских групп. В Ливадии были две совершенно изолированные подпольные группы; одна, когда пришло время, в полном составе ушла в лес, а другая до последнего оставалась в подполье. Связь с нею Казанцев держал в своих руках.

Собственно, вся группа для него олицетворялась восемнадцатилетним щуплым и по виду болезненным парнишкой, с которым свела судьба в «Картофельном городке». Если говорить откровенно, не очень-то и уделял ему там внимания. А вырвавшись из лагеря, и вовсе, казалось, забыл о нем, хотя, как потом понял, что-то хорошее в памяти все-таки отложилось. Сам же Андрей Игнатьевич произвел на Сашу Пересыпкина — так звали парня — большое впечатление, как, впрочем, и на многих других людей, которые жаждали, чтобы кто-то определенно и точно, уверенно и властно сказал, что нужно делать и куда идти. Когда осенью сорок второго Саша увидел Казанцева в Ялте, то бросился к нему и нисколько не обиделся, что тот встретил его поначалу суховато.

— Что делать? Устраиваться на работу.

— Где?

— Да хоть в полиции.

— Не-е-ет… — сказал парень с испугом и отвращением.

Удивительное дело, сверхосторожный Казанцев, который обычно присматривался к людям, проверял их и перепроверял, прежде чем ввести в подполье, на этот раз даже не колебался. Правда, связывать Сашу с какой-либо группой не стал, велел самому подобрать себе надежных друзей и помощников.

— А у меня они уже есть!

— Обо мне им пока ни слова.

И ведь что, может быть, еще удивительнее: Саша год молчал, не обмолвился ни словом ни маме, ни сестренке, ни самым близким друзьям о том, чьи приказы и поручения выполняет, хотя они делали одно с ним дело.

Вернемся, однако, к главному. А главное для ялтинского подполья было и в том, что после четвертого, по-видимому, номера «Крымской правды» где-то был допущен прокол. Суть его так и осталась до конца не выясненной. Кто-то мог нарушить правило конспирации — пустить газету по рукам в Ялте раньше, чем она появилась в других местах. Не слишком, впрочем, убедительный аргумент. Ведь то, что ее неизменно обнаруживали сначала, скажем, в Симферополе или в Саках и только потом в Ялте, тоже могло натолкнуть на размышления внимательных читателей из СД. Не так уж и трудно разглядеть в этом нехитрый прием.

Возможно другое: небрежность в тексте, которая дала тем же внимательным читателям если не намек, то зацепку для мысли, что издателям лучше всего известна ялтинская действительность.

Так или иначе, случился прокол. Каким же образом о нем стало известно загодя? Подмывает сказать: очень просто — у подполья была-де своя контрразведка. В какой-то степени это и в самом деле так. Но все совсем не так просто. И, думается, дело не свелось к одному-единственному предупреждающему сигналу. Участились облавы и квартирные обыски, пополз слух, что ищут мужчину и женщину, печатающих якобы «Крымскую правду»…

Предчувствиям и эмоциям Казанцев не верил — поддавшись им, легко впасть в панику, засуетиться. Однако атмосфера явственно сгустилась. Назревал провал. Были и прямые, хотя тоже неопределенные сигналы. Имена не назывались, СД все еще действовало на ощупь, но служивший в полиции свой человек сказал: немцы теперь уверены, что газета печатается в Ялте; разработан план действий, и уже начато его осуществление. План этот, как и большинство их планов, был «тотальным» (применительно к Ялте, конечно). Предполагалось тщательно перешерстить всех подозрительных. Ночные обыски должны были проводиться в нескольких районах города одновременно и напоминать внезапный артиллерийский налет…

Одним словом: пора уходить в лес. И начать решили с типографии. Александр Гузенко с несколькими товарищами вынес ее из города в лес, спрятал в надежном месте и стал искать партизан. Казанцев в это время проводил нечто вроде последнего смотра сил, разрабатывал, так сказать, диспозицию. Длинный, худой стекольщик, который ходил со своим ящиком по улочкам города, забредал и на окраины, и в воинские части, время от времени устраивался на работу то в одном месте, то в другом, вдруг исчез.

Утра Анна Тимофеевна дождалась с трудом. Сын Олег еще на рассвете отправился к рыбакам: и работа этого требовала, и от греха подальше. На всякий случай условилась с ним о новом сигнале безопасности: пусть им будет эта вот тряпка.