Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

«…Никитенко немцы называли „Ника“. Работал он шофером-механиком гаража…

Немцы готовили наступление на Кубань и на Севастополь. Каждый готовился по-своему — в гараж Ники прибыли новые шоферы: Подобедов Всеволод, какой-то Мюллер и еще кое-кто. Всех их Ника посадил на машины, и перед поездкой всегда были дискуссии за очередность поездки. В споре Подобедов обижался на несправедливость, что Мюллер каждый раз ездит и навозил себе хорошего барахла, что и другие тоже прибарахлились, а он, Подобедов, якобы „в замазке“.

На обиды Ника отвечал, что нужно и самому не ловить ворон: бери карабин и действуй сам, если хочешь хороших вещей. Я было еду в кабине, говорил он, с карабином, привожу на свалку и смотрю, на ком приличного материала костюм или пальто. Тогда я прошу у переводчика Белгова дать мне его. Он никогда не откажет. Тогда я заставляю его раздеться, а, если не подчиняется, то тогда целюсь в голову, чтобы не портить костюм. И тут же, пока горячее тело, легко вытряхнуть. Когда-то в Херсоне, говорил Ника, я был дурачком: отвезу, их постреляют, а потом, через пару часов, приезжаю, чтобы снять, так или опоздаю, или, хоть и не опоздал, то приходится возиться. Хоть разрезай! Задубеют, как деревянные. Эх! Здесь уж нет делов. Вот в Севастополе, там можно будет нажиться…»

Видеть и слышать такое приходилось не раз, и это, как ни странно, тоже прибавляло сил, выдержки, потому что снова напоминало: выбора нет, надо победить. Иначе — смерть не только тебе, но и всем еще не родившимся людям, младенцы не поднимутся с четверенек, а взрослые опустятся на четыре конечности и будут выть…

Еще один персонаж…

Мы с ним на «ты», и я зову его просто Аликом. Известный в наших местах рыбак. Знакомы мы уже лет, пожалуй, двадцать. Приходилось с ним бывать и у болгарских, и у турецких берегов. Живем рядом, время от времени встречаемся, проявляем вежливый интерес друг к другу, благо у каждого все в общем-то в порядке. Увидев его сейнер у причала, я всегда оживляюсь: а где Алик?

Удачливый рыбак, и, что в нем нравится, удачливость эта не зависит полностью, как иногда бывает, от «фарта», везения. С процентами и центнерами у него, по-моему, все благополучно даже в самые безрыбные годы.

Рыбак по призванию, не случайный на море человек — в этом и суть.

Мать его Анна Тимофеевна желала бы, как мне кажется, сыну другой, более «интеллигентной» судьбы, но он, выросший здесь, у массандровской, рыбацкой искони слободки, как пришел пацаном на берег, так и прикипел к морю. По-настоящему, ради харчей, чтобы прокормиться, надел робу, начал рыбачить еще мальчишкой в 1941 году. Вот в связи с этим я и вспомнил о нем. Нашел в своих бумагах пометку: «Надо поговорить с Аликом — он знал Казанцева. А Левшина — ведь мать Алика!»

Здесь надо кое-что объяснить. Еще в начале нашего знакомства Алик говаривал, что его семья — он сам мальчишкой и его мама Анна Тимофеевна Левшина — участвовала в ялтинском подполье. Тогда я пропустил это мимо ушей, а зря — еще можно было поговорить и с Казанцевым, которого они близко знали, и с Гузенко, и с его женой Поляковой, и с многими другими; тогда еще относительно свежи были впечатления, помнились многие детали. Сейчас факты и подробности приходится собирать по крупицам.

…Казанцев пришел в Ялту, потому что здесь жили родственники жены. Тут он мог рассчитывать на помощь и, видимо, надеялся узнать о судьбе своей семьи. Жена с детьми, как оказалось, успела эвакуироваться…

Гноилась раненая нога, давала знать о себе контузия, одежда превратилась в лохмотья, а на дворе стояла хоть и крымская, но все-таки зима. В том году она и в наших южных краях выдалась жестокой.

Почему не пошел в лес к партизанам? Этот вопрос не раз потом задавали, отголоски порой слышатся и сейчас. Я не слышал и не читал ответа, но вполне его представляю: а кому он такой был там нужен? Как встретили бы странного типа без документов, именующего себя майором Красной Армии? Не, углядели ли бы в нем вражеского лазутчика?

Я задержался на одном вопросе, чтобы сознательно опустить множество других, возникавших вслед и вместе с ним. В охотниках задавать вопросы недостатка у нас, как известно, никогда не было. Но я не хочу сейчас заниматься оправданием своих героев. Хватит того, что они сами занимались этим после войны почти все время.

Он пришел сюда под чужой личиной, несчастный и опустошенный, был до крайности худ, оборван и убог. Анна Тимофеевна вспоминает: «Вши с него так и сыпались…» Тридцатипятилетний, он выглядел глубоким стариком. Добрые люди посоветовали выдавать себя за выпущенного из тюрьмы, потому, мол, и нету документов. Те, кто мог встречать Андрея Казанцева до войны щеголеватым, подтянутым майором, поначалу его просто не узнали бы. Но в Ялте были люди, помнившие его молодым парнем, Андрюшкой, который, отслужив действительную, приехал в Крым, работал сперва слесарем, потом художником, преподавал в техникуме, активничал в Осоавиахиме, учил ребят и девушек стрелять, петь строевые песни, за считанные секунды разбирать и собирать затвор… Здесь, в Ялте, он познакомился со своей Катей и женился на ней. С тех пор прошло, правда, немало лет, но люди, знавшие Андрея Казанцева, в Ялте все-таки были. Они и помогли на самых первых порах.