Виктор Смирнов - Жду и надеюсь

Как было просто еще час назад, всего лишь час или два, когда они были все вместе, когда курили под брезентом, задыхаясь от общего дыма… Ты был счастлив с ними? Да-да! Да! Шурка, да ведь они питали тебя своим талантом, своим всеумением, спокойствием, своей ясностью, надежностью. Как назвать этот талант, кто знает? Он необъясним, как жизнь. Но этот талант, буйный и свободолюбивый, швырнул их в леса на гибельное существование, лишь бы не подчиниться, не поддаться, не лечь ничком, закрыв затылок руками.

…Шурка, ты должен сделать…

И этот талант, неуловимый, неподдающийся определению, жил в медлительном Коронате, в буйном безжалостном Павле, в певце и гармонисте Миколе, веселом разведчике… Что это такое?.. И в матери… Как она сумела стать вровень с отцом, как сумела провести его нежно и неоступчиво через все выбитые ступеньки? И революция, время, породившее тебя, разве это не разлив таланта, не протуберанец, не выплеск энергии, жгучей, но рождающей жизнь? Эти люди… они не могут немо терпеть будничные обиды и несправедливости, и если уж счастья — то всеобщего, невиданного, громогласного, если воли — то чтоб плескалась без берегов и полушарий.

О, Шурка, тебе бы жить и, постигнув загадку чужой и своей жизни, написать обо всем, рассказать, посеять слова хотя бы на малой лесной пашне, чтоб проросли потом, после тебя, для тех, кто будет жить в иное время.

…А на Лукьяновке маленький, пустой и покинутый дом, огород с поникшими прошлогодними стеблями подсолнухов, скрип фанерной двери на ржавых петлях, книжная пыль в дырявых шкафах, на Лукьяновке фельджандармы с бляхами. Далеко-далеко увезла всезнающая Данка своего длинного седого фортификатора и выводок светлоглазых — в белые поля России. Если бы ты вернулся, Шурка, ты бы сказал удивительные слова матери, ты бы сказал, что все понял в лесах, в последний час.

…Надо сделать.

— Ой беда ж наша падает, как дуб с горы… а тикать нема куды. Что ж они хотят, серые, в железных казанках на голове, совсем в запечье нас загнать? Что ж оно с нами будет? И ты, сыночек, не знаешь, и, мабуть, сам бог того не знает на спокойных небесах…

Знает Шурка, чего хотят серые. Читал. Стучит, стучит машина, крутятся шестеренки, и где-то там, в ночи, за бревенчатыми стенами, множатся циркуляры, расписывая будущее Шурки, его братьев, всех соплеменников на многие годы вперед. И судьба этой хозяйки, согнувшейся над грудой изорванных бурок и чуней, судьба ее мальцов, спящих на полатях, судьба всех хуторков и сел, городов с обугленными домами, судьба всей огромной земли под лунным небом — все там учтено, разграфлено, пронумеровано. Назад, к строгому распределительному порядку! Чтобы никакого смешения, никаких протуберанцев, никакой вольной жизни, с ее изломами и переменами, теплыми и холодными ветрами, с ее внутренней, неподвластной никому силой.

«Важно, чтобы на русской территории население в своем большинстве состояло из людей примитивного полуевропейского типа. Оно не доставит много забот для германского управления. Эта масса расово неполноценных тупых людей будет нуждаться в руководстве. Есть много путей для подрыва биологической силы народа. Начальной целью политики по отношению к населению на русской территории будет являться доведение рождаемости до более низкого уровня. То же самое относится к народам Кавказа и Украины…» «Ухудшение жизненных условий несомненно вызовет резкое сокращение населения…» «Важно ослабить русский народ до такой степени, чтобы он не помешал установить господство в Европе…» «Образование на новых землях должно быть лишь начальным. Отдельные молодые люди будут посылаться для германизации и более высокого образования…» «Украинец был и остается для нас чужим. В каждом случае простой, доверчивый интерес к украинцам и их культуре идет во вред и умаляет мощь и величие рейха…» «Чтобы приохотить украинцев, которые сами по себе ленивы, к относительно продуктивному труду, надо согласиться на некоторое их обеспечение. Они нетребовательны, и для удовлетворения работающих достаточно утреннего кофе (ячменного) или чая с эрзац-хлебом, в случае надобности — картошки или каши. Обед может проходить без выдачи еды, если работниками был получен сухой хлеб. Лишь вечером можно выдать горячую еду: суп из костей, горох или картошку. Украинцы не понимают обычного вежливого обращения, принимая его за признак слабости, поэтому распоряжения местным работникам следует отдавать резко и громко. За порчу оборудования следует подвергать работников суровому наказанию (тюрьма и т. д.)…»