Борис Егоров - Время ранних разлук

Красин встречает меня восклицаниями:

— О-о! Явился! Ну, докладывай, молодая гвардия.

Я докладываю. Капитан слушает меня, делает пометки на карте. Наносит на планшет обнаруженную батарею.

— Ну что ж, спасибо за новости, — говорит он. — У нас тут тоже есть новость: получен приказ о наступлении…

Наступление начинается всегда одинаково. Утром, едва рассветет, по всем телефонам разносится необычная команда. Она состоит всего из одного слова — «Ураган», «Береза» или какого-либо другого. Приказ, полученный в пакете заранее, офицеры знают. Раз «Ураган» или «Береза» — действовать в соответствии с приказом. А в приказе написано: «В 6.55 — артнаступление».

После того как становится известно, что «Ураган» состоится, идет сверка часов. Старшие командиры сообщают время младшим. Время у всех должно быть одинаково, для того чтобы точно в 6.55, секунда в секунду…

А пока еще ночь и команд нет. Пока ожидание.

Я знаю: сегодня не усну.

И не только потому, что первый раз в своей жизни участвую в наступлении. Есть еще и другая причина: малярия. В этих местах, где дюны чередуются со стоячими тухлыми озерцами, малярией болеют почти все. Более коварной болезни мне неизвестно. Южная малярия изматывает человека методично, по строгому графику. Она дает декаду на отдых, а потом начинает трепать — бросает то в жар, то в холод. Больной малярией ничего не ест, зато пьет акрихин и становится желтым. За десять дней трепки можно осунуться так, что и родные не узнают. Но акрихин малярии не помеха, она продолжает свое изнуряющее действие и неукоснительно соблюдает расписание. Ей известно даже, какие дни четные, а какие нечетные.

Чем занимаются на фронте, когда не спится? Отвечают на письма. Я получил письмо от Инги. Инга пишет из Казани, что брат ее Игорь внезапно, не болея, умер. Инга пишет, что мать не находит себе места, хватается за голову, кричит в отчаянии: «Это я во всем виновата».

— Как успокою я Ингу? Чем помогу ей?

В блиндаж, чуть пригнувшись, входит капитан Красин.

— Почему не спите, Крылов?

— Так, — неопределенно говорю я, привстав. — Настроение — бодрствовать.

— Сидите, сидите. А я вот тоже не сплю: малярия. Как хорошо, что у нас нет градусников. Наверное, такое бы показали!

Красин притрагивается ладонью к моему лбу.

— У вас тоже температура. Но держитесь: самая высокая будет завтра. Готовьтесь! А что вы пишете?

— Письмо.

Красин садится верхом на табуретку-самоделку.

— Матери?

— Нет.

— Девушке?

— Да.

— Почему же вы слов не находите? Сочинения в школе писали? Напишите, что вы ее любите, что Красин — есть такой воинский начальник — вами доволен, что… Подождите, случилось что-нибудь?

— У нее несчастье. Брат умер.

— На фронте?

— Нет, в Казани.

— Сколько ему лет?

— Мой ровесник.

— Ай-яй-яй! — удрученно качает головой Красин. — Чем же он болел?

— Не знаю. Вот только одна строчка: «Мама кричит в отчаянии: «Это я во всем виновата».

— Он не в армии?

— Нет. Его не брали. Несколько раз проходил комиссии — признавали негодным. Парень он был очень способный: в одно лето сдал экзамены за девятый класс и из восьмого перешел в десятый…

— Это, конечно, талант, — соглашается Красин. — Только к чему такая спешка? Успеть поступить в институт, чтобы в армию не взяли?

— Может быть.

— Вы видели его?

— Видел.

— Болезненный парень?

— Нет, крепче меня, наверное. Толстощекий такой.

Красин напряженно думает, сдвинув брови.

— Да, Крылов, печальное дело, тяжелое. Такой крепкий, такой здоровый. И вдруг — не годен. И вдруг… Что ж, по-разному у людей судьбы складываются. А я вот вспомнил сейчас, как перед войной пришлось мне райвоенкомом работать. Недолго, правда. Я поначалу сопротивлялся: куда вы меня, строевого офицера, в контору? А потом, знаете, полюбил я эту «контору». Многим она путевку в жизнь дала. Сколько ребят хороших через нее прошло! Одни — на действительную, другие — в училища. Ну, в училища поступали, конечно, сливки. Я и теперь с двумя своими крестниками переписываюсь. Офицерами стали. Огонь, воду и медные трубы прошли.

Я слушаю Красина, а сам думаю.

Почему же «гений и вундеркинд» Игорь так боялся серой шинели? Еще школьником он расчетливо старался избегать ее в будущем. Это и есть «реализм», «жизненная трезвость», противостоящая «мальчишескому романтизму»? Неужели его мама перед военной комиссией намешала своему сыну в стакан какой-то зловредной химии? Но не рассчитала дозу… И вот теперь «во всем виновата».