Иван Падерин - На главном направлении [Повести и очерки]

Косте уже не сиделось:

— Разрешите, я сбегаю в первый батальон. Посмотрю и, может быть, там же налажу рацию.

— Тебе ведь командир полка запретил ходить на передний край, — напомнил Фомин.

— Я сам построил приемник и схемы читать умею. Александр Иванович, разрешите?

— Надо бы разрешить. Пусть парень посмотрит, а может, и наладит, — поддержал один из бойцов.

Фомин подумал и согласился.

— Ладно, только рацию надо принести сюда.

Вскоре Костя вдумчиво и с напряжением рассматривал крышку батальонной радиостанции, на которой была начерчена схема. «Так, это питание, это лампа накала, микрофон, сопротивление, а это что? Ага, понятно, это перевод на ключ, а вот эти пластинки — не пойму зачем, и тут еще четыре проводника, гнездо? Да, сложная штука, но все равно попробую включить», — рассуждал про себя Костя. Его обступили со всех сторон бойцы. Костя никогда не торопился, он унаследовал эту манеру от отца — делать все обдуманно, не спеша, а тут, как назло, много неясных вещей, и его охватило волнение, но он по-прежнему старался держать себя так, будто ему все ясно и понятно.

— Ого, смотрите, смотрите, моргает! — вырвалось у одного из бойцов. Он заметил, как вспыхнул красный глазок, освещающий шкалу приемного диапазона, но в ту же минуту этот глазок, тускнея, погас.

— И правда, что-то получается. Ай да Костя! — подбодрил второй боец. — Знает свое дело «хорошо и прочно».

Услышав эти восклицания, не усидел и Александр Иванович, подошел к столу, посмотрел на раскрасневшееся лицо Кости и сказал:

— Не мешайте, ложитесь отдыхать. Завтра снова пойдем на минирование.

Не успели бойцы прилечь, как их подняли по тревоге.

Всю ночь и день просидел Костя за рацией, но ничего, кроме вспышки красного глазка, не добился. Он даже забыл накормить голубя и вспомнил о нем, лишь услышав тоскливое воркование.

Когда вернулся взвод, Костя попросил у Александра Ивановича разрешение сходить в штаб полка к старшине взвода связи.

— Аккумулятор сел, надо новый.

— Отдохни, Костя, усни, проснешься — и тогда со свежей головой скорей найдешь причину, — посоветовал Фомин.

Но Костя не сдавался. Он упорно добивался своего. Однако и новый аккумулятор не помог. Расстроенный неудачей, Костя пошел консультироваться к старшине взвода связи.

— Ты что, радистом хочешь быть? — спросил старшина.

— Да, — твердо ответил Костя.

— Хорошее у тебя стремление, — одобрил старшина, — но прежде надо изучить радиотехнику, а так не выйдет. Вот скоро поправится командир взвода, он специалист по этому делу, три года учился на радиотехника, тот наладит. А пока почитай вот эту книжечку. Что не поймешь, приходи, спроси, помогу.

Сконфуженный и расстроенный, Костя только ночью вернулся в свой блиндаж. Уставшие бойцы и Александр Иванович крепко спали. Может быть, кто-нибудь и не спал, но Костя вошел тихо и старался не смотреть на лица бойцов, чтобы не встретиться взглядами. Он пытался прилечь, но не уснул. Зажег светильник, полистал книжечку, что дал старшина, и уже не мог спокойно смотреть на металлическую коробку рации, заключавшую в себе много сложных, пока еще непонятных для него загадок, и на странички со множеством неизвестных формул и схем.

От досады и беспомощности у него даже загорелись щеки, ему стало стыдно: а вдруг об этом узнает дядя Володя, Надя, Зернов?

Многодневные пожары так высушили землю, что каждый удар снаряда или бомбы вызывает в ней протяжный стон. И воины выскакивали из блиндажей и предпочитали быть на поверхности земли, чтоб не слышать этого жалобного стона. А раскаленный и насыщенный гарью воздух колебался и звучал, как связки беспорядочно натянутых струн. Скрежет, уханье, дребезжание, свист… И так изо дня в день. Человеческий слух воспринимал эти звуки как сплошной рев и вой. От них нельзя было избавиться ни в подвалах, ни в окопах, ни в блиндажах. Но защитники Сталинграда постепенно привыкали к ним и научились без особого напряжения разговаривать между собой. Как ни странно, но в таком водовороте можно было слышать не только беседы, читки газет, проводимые политработниками и командирами, но даже пение воинов. Соберутся где-нибудь в подвале и поют, поют старинные русские песни, веселые, современные боевые, строевые, походные…

Бронебойщик Михаил Зернов первое время смотрел на это с недоумением. Но потом заговорила в нем музыкальная душа. Потянуло к музыке. И он не вытерпел — пошел в Дом техники. Там, в подвале, под провисшим потолком, стоял большой концертный рояль. Ночью его нельзя было отличить от щебня и кирпича, сгрудившихся по углам. На нем был толстый слой пыли, осыпавшейся штукатурки. Под этим необычным чехлом он напоминал серое неуклюжее трехногое животное, упавшее на колени.