Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— А из меня отец моряка хотел сделать. Были на море, Аркадий Григорьевич?　

—Над морем бывал…　

— Я без моря скучаю, а душа к другому лежит..　

—К музыке?　

— Музыка хороша на досуге… Нет, хочу инженером-энергетиком стать. Недавно вечерний техникум кончил, хочу в институт. Осенью экзамен сдавать надо бы, да вряд ли придется — в армию срок подошел.　

Дымов поднялся с кресла, извинился и стал прощаться.　

— Обижаете, Аркадий Григорьевич, посидите немного, о себе расскажите.　

— Полчаса посижу, но с одним условием — пусть музыкант свое искусство покажет. А насчет рассказов прошу извинить, двух слов связать не умею.　

Павлик взял скрипку и остановился посреди комнатки. Маленькая, тесно заставленная мебелью, она казалась теперь еще теснее: крупная фигура музыканта заполнила в ней все свободное место. В широких руках Павлика смычок и скрипка выглядели настолько хрупкими, что, казалось от первого же прикосновения к ним рассыплются. Дымов боялся рассмеяться: таким забавным выглядел со скрипкой в руках его юный товарищ. Но первые звуки поразили Дымова задушевностью, мелодичностью и силой. Теперь он с восхищением смотрел на своего молодого знакомца, на его крупные, но быстрые руки. Простое, невыразительное лицо парня с широким, чуть приплюснутым носом и большими пухлыми губами преобразилось. Смычок замер. Глаза Павлика несколько секунд сохраняли отчужденность, потом, словно стряхнув, навязчивый сон, он спокойно положил на кровать скрипку и спросил с присущим ему добродушием:　

— Знаете, что я играл?　

Дымов почувствовал, что краснеет.　

— Баркаролу Чайковского помните? — не дожидаясь ответа, пояснил Павлик. 　

Хорошо… — облегченно вздохнул Дымов, — играешь ты здорово, я бы сказал, мастерски.　

—Какой уж там хорошо! Учусь только, подмастерье.　

Наблюдавшая за сыном мать поддержала гостя.　

— Говорю ему, учись, в консерваторию иди. Так нет же. Слушать не хочет.　

За обедом, осаждаемый вопросами хозяйки. Дымов был вынужден коротко рассказать о себе.　

— Родители у меня железнодорожники, в Подмосковье живут,— словно рассказывая на собрании автобиографию, скупо поведал он, — летаю второй десяток, был за границей, приходилась даже в Нью-Йорке бывать, в Хельсинки, Будапеште, Белграде. Я как-то считал — восемнадцать стран вышло. Жена у меня тоже пилот, на учебном летает. Вот, пожалуй, и все, что сказать о себе имею.　

Прощаясь с Павликом, Дымов серьезно заметил:　

Думается, из тебя бы хороший летчик вышел,—и, наклонясь, к его уху, вполголоса, так, чтобы не услышала Анастасия Яковлевна, посоветовал:

— А рисковать учись разумно — только наверняка.　

Над острозубой стеной леса поднималось солнце. Даже извечно белая пена Кугача чуть порозовела. «Сую надо бы назвать Золотой, — любуясь рекой, подумал Сокол.　

Он только что искупался и теперь неторопливо натягивал на мокрые плечи майку. И тут подъехал велосипедист. Он съехал с моста и правил по тропке к самому водопаду.　

Чуть повыше Кугача велосипедист спешился, неторопливо сбросил морскую тельняшку и серые, не по моде узкие брюки. Широкоплечий, загорелый, лобастый, с татуировкой на плече, он лениво потянулся и зашагал к реке. Берег, к которому он подходил, был скалист и обрывист: от него сразу же «с ручками». 　

«Неужели здесь купаться решил? — подумал Сокол.— Или Кугача не знает?» 　

Не замечая Сокола, парень с разгону бросился в воду. Тело его на миг промелькнуло в воздухе и без брызг вошло в воду. Вынырнув, парень лег на бок и не торопясь, даже лениво поплыл к противоположному берегу. Сокол, волнуясь, следил за пловцом. «Ведь утонет, черт, утонет».　

Но парень, по-видимому, переплывал в этом месте реку не однажды. Не поворачивая головы к гудящему водопаду, он работал лишь одной рукой, легко и размеренно. Тело его толчками подавалось вперед.　

Достигнув середины Суи, пловец рывком перевернулся на грудь и перешел на кроль. Руки его, словно плицы пароходного колеса, замелькали быстро-быстро. Красноватые, позолоченные зарею крепкие волны ударяли его в голову. Но упрямый пловец уже прорвался через опасное место и, снова перевернувшись на бок, спокойно поплыл к темной расщелине берега. Через минуту он взобрался на пологую каменистую горку и, похлопывая себя по груди, зашагал к мосту.　

Молодец! — подивился Сокол, натянув, наконец, прилипшую к телу майку.　

Стоял обычный для Карелии серый июньский день. С неба сыпал мелкий, как пыль, дождик, земля чавкала под ногами, смолой прилипала к лопатам.