— Ты что? Выпытываешь или правду сказал?
— Ведь пошли люди, — уклонился от ответа Русин, — и вот, веселятся… сыты, обуты и одеты… «пошли строить Украину». Слыхал, поди, что тот кукарекал про советское государство?
— Так он брехун, — возмутился Старко. — Брехал, как пес шелудивый, бесхвостый… Ну как же Россия погибнет? А? Ведь сам ты, сам на карте видел фронт… А новички что рассказывали? А? Стал фронт, стал! Постоит, да двинется на запад…
Под бархатные звуки аккордеона из темноты неслось:
…Карий очи, очи дивочьи,
Все б перед вами я б любовавсь…
Старко заскрипел зубами.
— Эх, Владимир Николаевич, ведь про очи дивочьи и я пел в последнюю ночь перед войной. Бахмач знаешь? Так то было в Бахмаче. Разве брехун самостийник украинец? Ты его «трезуб» видел? Да он, пес, жевто-блакитный гетманец… ему, сукиному сыну, только и по пути с Гитлером… а нам…
Радуясь в душе гневу друга, Русин подзадоривал:
— Ты так говоришь, словно клятву давал…
Старко хмыкнул и строго ответил:
— Я не давал… Пращуры клялись… Навек… За меня, на Переяславской раде, Богдан Хмельницкий клялся: «На вечные времена вместе»… Там сейчас песни поют, а завтра такое будет, что и наша проволока раем, а Гросс ангелом покажутся.,. Тьфу, хай им грець… Слухай!..
…Не буду спаты ни в день, ни в ничку,
Все буду думать, очи, про вас…
Тряхнув головой, Старко нащупал руку Русина, крепко сжал и прошептал:
— Эх, брат Володя, нам навечно вместе, — а затем лег на грудь и, вспоминая ту летнюю ночь в Бахмаче, не то пропел, не то продекламировал:
…Карий очи. очи дивочьи,
Все б перед вами я б любовавсь…
Песня оборвалась. Старко тяжко вздохнул:
— В ту ночь глаза у нее, как в песне, звездочками горели… Я эту песню мысленно каждую ночь пою. Помогает она мне, а тем нет, не поможет… Что скажешь, друже? Скажи что-нибудь…
— Что ж сказать тебе, Остап? В лагере не меньше пятисот украинцев, а вышло девяносто три…
«ПЕРЕДИСЛОКАЦИЯ» НА ЗАПАД
После ярких, солнечных дней зима сразу вступила в свои права. Закружила, рассыпалась снегом. Сквозь метели до транзитного лагеря пленных долетели отголоски боевой грозы, разразившейся у берегов Волги.
В середине ноября пленники Гросса видели, как три советских истребителя, преследуя двух «Хейнкелей 111», почти над лагерем сбили их и тут же уничтожили «Мессершмитта», поднявшегося в воздух.
В ту же ночь советская авиация бомбила аэродром, построенный руками военнопленных, и железнодорожную станцию южнее лагеря. Гудела и вздрагивала промерзшая земля. В темноте снежной ночи полыхали пожары.
Да и потом почти каждый день над лагерем пролетали на запад краснозвездные армады, доносились, глухие разрывы бомб, далекая трескотня зениток.
В лагерь начали прибывать военнопленные. Их привозили из лагерей, ликвидированных в прифронтовой полосе. «Старожилы» жадно слушали новости: в контрнаступление перешли Юго-Западный, Донской и другие-фронты… На Волге завершено окружение полумиллионной армии фельдмаршала Паулюса.
Количество охранников в лагере возросло. Они приезжали с Востока и оседали у Гросса. В течение недели военнопленные вокруг лагеря рыли широкую траншею, соединяли ее ходом сообщения с вышками, на которых круглосуточно дежурили не одиночные часовые, а расчеты пулеметчиков.
Однажды пленным приказали построиться с вещами. Гросс обошел опустевшие навесы. Там остались лежать человек двадцать, истощенных и тяжело больных. Их перенесли в домик, занимаемый охранниками и уложили на нарах. Оберштурмфюрер обратился к строю с речью: лагерь передислоцируется на Запад. До станции погрузки километров восемьдесят. Дорога тяжелая, тот, кто чувствует слабость, пусть заявит. Их оставят в помещении, а затем на автомашинах перевезут к месту назначения.
Всем был ясен черный замысел фашистов, и потому никто не хотел оставаться. Гросс прошелся по рядам, отобрал истощенных, с виду обессиленных людей. Их завели в домик охранников.
Остальных построили в колонну по пять в ряд, повернули и, предупредив, что отстающих будут расстреливать на месте, скомандовали: «Шагом марш».
Минут через десять до слуха военнопленных донеслись хлопки беспорядочных выстрелов, послышались взрывы. Над территорией лагеря взметнулось пламя. Горели дома охранников. А по дороге, обгоняя колонну, промчались машины с эсэсовцами.
На каждые три ряда пленных, по бокам с обеих сторон, шагали эсэсовцы. Конвойные менялись через равные промежутки времени.
Читать дальше