Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

— Э-э, ты вслух читай, я тоже сгораю от нетерпения, — сказала мать, опускаясь на ковер в ногах у сына. — Ну!..

«Моя любимая мамочка! — громко прочитал Амон. — Мой дорогой братишка! Шлю вам, мои родные, свой пламенный привет с западной государственной границы нашей Родины, где мы снова, спустя три года, водрузили наш славный красный флаг. Три года тому назад бешеные гитлеровские орды пересекли ее в этих местах, вероломно напав на нашу землю, и словно бы черные грозовые тучи затянули небо над нею, и слезы, тревоги и горе вошли в каждый дом. Но благородная ярость многонационального советского народа вскипела, как волна, и ураганным ветром разорвала тучи, погнала их назад, на запад. Теперь небо нашей Родины снова чистое, а земля ее свободна — мы изгнали фашистскую нечисть. Теперь наши орудия нацелены на гитлеровское логово, и предстоят новые тяжелые бои, чтобы разбить его до конца. Враг, надеясь вернуть утраченные позиции, дерется с яростью обреченного зверя, исступленно, как сумасшедший, бросается в атаку за атакой. Вот он снова открыл огонь из минометов и пушек, снова пытается бомбить. Очевидно, скоро пойдет в очередную, сегодня уже девятую контратаку, и придется мне заканчивать это письмо после боя. Многое хочется написать, о многом расспросить, да не дает проклятый враг. Вот и команда: «Все к орудиям!» Бегу к своей пушке…»

Прочитав эти последние слова, Амон вдруг умолк. Но его глаза не отрывались от письма. Он стал бормотать что-то себе под нос, и мать, как ни напрягала слух, не могла разобрать ни слова и раздраженно сказала:

— Да читай же погромче, ничего не слышу!

— Тут по-русски написано, — ответил Амон, не поднимая глаз.

— Ну и что ж, что по-русски? Все равно читай. Хоть и не пойму, да будто голос услышу родного. Читай!

— Сейчас. Разберу, потом, — промолвил Амон, и голос его предательски дрогнул.

Мать всполошилась:

— Что? Что там? Не тяни ты душу!

— Не знаю, трудно читать…

— Ну скорей разбирай!..

Разобрать было и вправду трудно, потому что дальше письмо писалось другой рукой, мелкими, тесно лепившимися друг к другу буквами. Как выяснилось из приписки в самом конце, продолжила его по просьбе Хамдама медсестра санитарной части гвардейского артиллерийского полка Оксана Шевчук. Под диктовку она написала:

«Братишка мой, дорогой Амон! Когда дойдешь до этого места, придумай что-нибудь для мамы, чтобы не узнала этого. Пришлось мне оборвать письмо на середине, так как мы с товарищами отражали девятую за день контратаку фашистов. Бой был тяжелым. Из моего расчета одного бойца убило, троих тяжело ранило, в том числе и меня. Осколки и пули угодили в голову, ноги и руки, не могу шевелиться. Если выживу, непременно свидимся, а иначе — поминай своего старшего брата, который так любит тебя, добром и знай, что он был верен солдатской присяге и долгу до последнего дыхания, им можно гордиться. Береги нашу маму!

Горячо обнимаю тебя и крепко-крепко целую,

Слезы застлали глаза Амона. Мать, не сводившая с него взора, разом изменилась в лице. К горлу ее подкатил горячий комок, во рту пересохло, на лбу выступила испарина.

— Что случилось? — произнесла она, с трудом ворочая языком.

— Брата ра…ранило, — вымолвил Амон, запнувшись, и одна за другой закапали на письмо слезинки.

Тетушка Муслима тоже не сдержалась, всхлипнула, схватившись рукой за сердце.

— Живой? — с надеждой спросила она осевшим голосом.

Амон кивнул головой.

Охваченные печалью, мать и сын прижались друг к другу, по щекам их катились слезы.

В это время на солнце наплыла огромная темная туча, и все вокруг померкло, по крышам и оконным стеклам забарабанили крупные капли холодного осеннего дождя.

Тетушка Муслима смотрела в окно, и казалось ей, что потемнело не на дворе, а у нее в глазах.

Но вот солнце прорвало темную завесу, и его лучик упал на голову Амона. Сумерки стали рассеиваться вместе с тучей, земля вновь озарилась ярким светом.

— Ох! — вырвался из груди тетушки Муслимы тяжкий вздох, который словно бы облегчил сердце. Утирая слезы, она сказала: — Ладно, сынок, нехорошо оплакивать живого. Пусть ранен, искалечен, главное, что жив. Жив ведь?

— Жив.

— Значит, повезло. Это счастье. Сядь, Амонджон, ответь брату, поддержи его дух. Ему очень нужно сейчас ласковое слово.

Амон пересел с подоконника за письменный стол, который своими руками смастерил отец еще в ту далекую пору, когда Хамдам пошел в школу, и начал ответное письмо такими словами: