Владимир Богомолов - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»

— Полчаса на обнюхивание — и в койку! С вазелинчиком! Хоть час, да наш!

Я не верил своим ушам: неужели все так просто? Я напрягал мозги, пытаясь понять, что можно делать в койке, да еще с вазелинчиком? Спать? Для чего так тесниться на узенькой коечке, ведь в госпитале не холодно, топят хорошо, и куда в такой тесноте девать раненую руку, которая особенно нестерпимо болит и дергает по ночам? После этого я долгое время пребывал в кошмарном убеждении, что близость между мужчиной и женщиной без вазелина — медицинского или технического — невозможна.

Без стыда не могу вспоминать позорный эпизод. Среди ночи я проснулся не от кошмарного сна, а от ощущения немыслимого жара, волной поднимавшегося от паха, бешеного сердцебиения и стука в голове. С ужасом я увидел, что ночная медицинская сестра почти лежит у меня в ногах, прикрывшись одеялом, и, склонив голову над моим животом, опускает трусы, в моей голове как молнией пронеслось — пытается откусить… мой член.

Мамочка родная!!! Членовредительство!!! И где? В госпитале!!! За что?! Я к ней так хорошо относился, мне она даже немного нравилась. Я покрылся испариной и бешено заорал:

— Что вы делаете?! Укол мне делают всегда утром!

— Дура-а-к, — задыхающимся хриплым голосом прошептала она, закрыв мне рот рукой, и, быстро выскочив из-под одеяла, стала оправлять халатик и сбившуюся косынку.

На мой вопль в палате проснулись раненые.

— Что случилось? Кто умер?

— У раненого Федотова горячка, — спокойно ответила сестра. — Не ори! Утром доложу врачу.

Я лежал не двигаясь, еле дыша, и слезы жгучего стыда заливали мне лицо. Спустя час или полтора после случившегося я воспринимал ее как извращенку, как садистку, получающую удовольствие от унижения офицера. Не отойдя от пережитого, я никак не мог уснуть, а под утро невольно услышал обрывок разговора:

— …Мне, командиру отдельного батальона, позарившись на плоть помоложе, попружинистей, ты предпочла мальчишку, сопливого лейтенанта… — говорил тихо и взволнованно мужской голос. — Неужели я это заслужил?

— Не было никакого лейтенанта! — послышался девичий голос. — Не было!.. А если и был — уходи, и чтобы я тебя больше не видела.

* * *

Впервые в жизни я влюбляюсь в семнадцатилетнем возрасте в 1943 году в костромском госпитале.

Около месяца я наблюдаю ее издалека в широком коридоре соседнего отделения, расположенного за лестничной площадкой, в другой половине здания. Худенькая, стройная, быстрая и легкая в движениях, с небольшой аккуратной головкой на тонкой шейке, большие зеленоватые удлиненные глаза на нежном лице — она напоминает мне молодую красивую козочку, и, не зная ее имени, я поначалу мысленно так ее и называю — Козочка.

Когда она дежурит, я часами болтаюсь в коридоре и издалека, на расстоянии пятнадцати-двадцати метров, посматриваю на нее, сожалея, что она работает в другом отделении, и, когда около нее крутятся ранбольные, я так переживаю, что не могу это видеть и ухожу в свою палату.

Мне, не имевшему и малейшего опыта отношений с девушками, было трудно решать неизвестные задачи. Что надо было делать, чтобы познакомиться? Я вспомнил, как в деревне говорили о стеснительном парнишке: «Молодой еще, обращения не знает». Я тоже не знал обращения. С чего начать? Поцеловать в щечку, что ли? Или сначала для уважения погладить и пожать ручку? А потом?..

И вот в начале декабря она неожиданно появляется в нашем отделении — подменяет заболевшую медсестру. При виде ее я весь замираю, так она мне нравится, и во время первого же дежурства я понимаю, что влюбился и это — любовь… Правда, обнаруживается, что у нее хриплый резкий голос и разговаривает она с ранеными и персоналом довольно грубо.

Во время второго или третьего дежурства под вечер она на секунду возникает в дверях палаты и объявляет:

— Федотов, перед отбоем — на клизму. Сифон!

Я краснею и не могу ничего понять. Зачем мне клизма? Я ни на что никому не жаловался, и с животом у меня все в порядке. Но наше дело маленькое. Наше дело, как всякий раз говорит на политинформациях майор, «приближать окончательный разгром врага», и задача у раненых конкретная — приближать этот разгром железной дисциплиной, тщательным соблюдением режима и всех врачебных назначений. Сифон так сифон!

В ванном помещении у стены стоит топчан, покрытый светлой клеенкой, а над ним на стене висит большой грязно-розовый резиновый мешок с таким же резиновым шлангом и длинным пластмассовым наконечником с краником на конце. Мне никогда в жизни не делали клизму, но в аптеке я видел эти приспособления — небольшие, аккуратные, размером чуть больше груши, эта же дурында — на полведра, не меньше — сразу приводит меня в замешательство, смятение, портит мне настроение.