Владимир Богомолов - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»

Я не обиделся на них, мне не положено было обижаться: в старой русской армии, как рассказывал Арнаутов, предметом шуток и подначек в кругу офицерства были в основном младшие по званию и по возрасту офицеры. Волею судеб я самый молодой и по одному тому должен все терпеть и, более того, делать вид, что меня эго ничуть не задевает (и Володька, и Мишута Зайцев на два года старше меня, даже Кока старше меня на полтора года).

Со слов Арнаутова я знал и помнил высказывание Бисмарка о том, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки — на своих. Я же оказался глупее дураков: всего два дня назад я купился на очередной обман — неизвестный, непонятный мне «климакс» принял за «клиренс» [53] Клиренс (или дорожный просвет) — расстояние от дорожного покрытия до дифференциала автомобиля. , и сейчас был каждую минуту предельно настороже, ожидая подвоха, и вот надо же — опять попался на очередной розыгрыш.

Шел четвертый час ночи. К семи я должен быть на подъеме в роте, а в девять — на отборочном строевом смотре в присутствии командования и к нему надо было подготовиться, значит, доспать уже не придется. Улыбаясь вползуба, я ходил по комнатам, останавливался у открытых окон и, чтобы успокоиться и отчасти вознаградить себя за нелепый розыгрыш, решил побаловать себя чем-нибудь вкусным.

Я прошел в ванную, где в голубой фаянсовой раковине для подмывания под круглосуточно фонтанировавшей струйкой ледяной воды, накрытые для лучшего равномерного охлаждения байковой портянкой, у меня постоянно находились две-три банки компотов. О том, что это гигиеническое устройство называется французским словом «биде», я узнал только спустя десятилетия, когда эти приспособления появились в продаже в московских магазинах; тогда же, в Германии, в сорок пятом году, мы именовали его сугубо по-русски и вполне предметно — пи…мойка, причем отношение к нему было презрительно-неприязненным, если даже не враждебным.

Как во всеуслышание рассказал на прошлой неделе в офицерской столовой инструктор политотдела дивизии капитан Зимарин, в то время как советские женщины без выходных, без продыхов и перекуров по двенадцать-пятнадцать часов вкалывали в поле, на стройках или у станка и даже на лесоповале и могли лишь мечтать о еженедельной бане, при капитализме не только в Германии, но и в других странах Европы богатые женщины вместо того, чтобы где- нибудь работать и создавать материальные ценности, проводили на этих приспособлениях над струями теплой воды по пять-семь часов в день, попивая при этом кофе с конфетами или вино и почитывая романы. Тяжелейшие нагрузки наших женщин, особенно в годы войны, были общеизвестны и, естественно, это сообщение не могло не вызвать у офицеров возмущения, выраженного в крепких матерных словосочетаниях. Кто-то за моей спиной предложил в знак протеста разбить все эти устройства в домах немцев в районе расположения дивизии; адъютант старший саперного батальона капитан Гордиенко заявил, что в России «женщины подмываются лишь по большим революционным праздникам, но устроено у них все ничуть не хуже, чем у немок, а вовсе наоборот — лучше»; еще кто-то громогласно высказал неожиданное убеждение, что струи теплой воды используются богатыми, зажравшимися иностранками, и прежде всего немками, для «нанизмы», то есть для разврата, и эта догадка вызвала всплеск еще большего презрения и негодования; и тут сидевший за соседним столом метрах в трех от меня Гаврилов, забыв о еде, с перекошенным от ненависти лицом и с вилкой, зажатой в руке, вскочил со стула и закричал:

— Всех этих сволочей надо к стенке ставить — без суда! Будь это в моей власти, я бы их всех перестрелял!

Лично у меня отношение к фаянсовой раковине было деловым, утилитарным. За две послевоенные недели Вахтин на немецкие армейские сигареты и ящик трофейной же мясной тушенки выменял для меня более сотни банок различных немецких домашних компотов, я уже привык есть их только холодными, и потому ни разбивать это приспособление, ни отказываться от его использования для охлаждения мне и в голову не приходило.

Я выбрал банку кисловатого компота из ягод крыжовника, обтер ее полотенцем, открыл и, взяв ложку, уселся в проходной комнате в кресло у окна и погрузился в мечты.

В девять утра в штабе корпуса предстоял строевой смотр, на котором должны были окончательно отобрать участников парада победителей.

Поедая компот, я жмурился и нелепо улыбался, можно сказать, по-дурацки лыбился, и так явственно все себе вообразил: Красная площадь… стройными колоннами идут победители… строевой шаг— все сразу поднимают ноги и с силой ставят их всей ступней… все «тип-топ»: сапоги блестят, пуговицы сверкают, сияют ордена и позвякивают медали… глаза горят… четкое взаимодействие рук: под правую ногу — левая рука, под левую ногу — правая рука; руки производят свободные движения: вперед — кистью на высоту пряжки пояса и на расстоянии ладони от пряжки, и назад — до отказа в плечевом суставе — «Молодца!» — и среди них — я. Охватившие волнение и гордость переполняли меня.