Владимир Бээкман - И сто смертей

По дороге навстречу ему группами попадались бойцы, эти отряды мало чем напоминали воинские подразделения — столь редким и беспорядочным был их строй. Временами ехали состоящие из двух-трех подвод остатки обозов, в задках обязательно сидели и лежали раненые. Лошади устало переставляли ноги, многие из них хромали. Кому сейчас досуг заменять потерянные подковы, раздувать горны! Приходилось идти как придется — хромая, ковыляя, только любой ценой двигаться дальше.

Шедшие со стороны фронта люди удивленно разглядывали резво шагавшего им навстречу лейтенанта. Или этот человек в защитном, незнакомого покроя мундире с нашивками командира Красной Армии и в самом деле идет останавливать накатывающийся вал немецких танков? Один с толсто обмотанной ногой раненый не выдержал.

— Товарищ лейтенант, там немцы! — крикнул он с проезжавшей мимо повозки.

— А я англичан и не ищу, — словно успокаивая, помахал ему рукой Яан и продолжал неотступно идти вперед.

До него самого не дошла двусмысленность этих слов, и он не обернулся назад, не то бы увидел, как столь беспечное восклицание подействовало на раненого. Тот пришел в возбуждение, закрутился в ту и другую сторону, но у сидевшего рядом с ним бойца голова вся была замотана бинтами и похожа на шар. Боец ничего не слышал, рассказать ему о своих подозрениях было бессмысленно. Наконец раненный в ногу боец окликнул ездового, тот равнодушно выслушал его, бесстрастно глянул вслед удалявшемуся лейтенанту и хлестнул лошадь вожжами. Единственной заботой ездового было уехать без остановки как можно дальше на восток.

За одним из поворотов стоял высокий угловатый танк. У него соскочила гусеница, и экипаж в черных танкистских шлемах копошился возле своей машины. У водителя была в руках кувалда, которой он ремонтировал гусеницу. Когда Яан уже прошел порядочное расстояние до передовой, вслед ему все еще несся металлический стук: дзинь-дзинь. Бойцы, проходившие мимо бронированной машины, бросали на танкистов сочувственные взгляды. В этот момент они отлично сознавали преимущество пехотинца, которого ни его винтовка, ни вещмешок никогда на месте не удерживали. Может, кто-нибудь из них и желал во время боя оказаться под защитой танковой брони, сейчас, во всяком случае, желание это улетучилось.

Ноги легко ступали размеренным шагом. Мысли Яана беспокойно разбегались. В воздухе витало предчувствие чего-то значительного и чрезвычайного.

Значит, теперь начнется… Предыдущие бомбежки были всего лишь легкой разминкой. Легкой? Яану вспомнилось, как невозможно было оторвать голову от разящего резиной ската. Легко? Как же тех парней тошнило, зеленые с лица, они хватались за кусты ольшаника, которые ускользали из-под рук, лишая опоры. Оставалось лишь надеяться, что в следующий раз он сумеет быстрее побороть себя.

Произойдет ли это здесь, под этим удивительно знакомым сосновым лесом, который растет на этих чужих пригорках? Разве все было бы иначе, занимай они сейчас позиции где-нибудь в промежутке от Эльвы до Валги.

Вопрос этот был не из легких. Яан понял, что в беспрестанной спешке последних лихорадочных дней он еще ни разу не успел подумать о самом существенном: каковы его место и его собственная роль в разгоревшемся гигантском сражении? Выполняя служебный долг, он вместе со своей дивизией дошел сюда, к подступам города Порхова, о котором ему раньше и слышать не приходилось, не говоря уже о том, чтобы у него нашлось время задуматься, насколько он внутренне убежден в правоте своего пути.

Яан подумал, что брату Рууди решать куда проще. Он с самого начала встал на сторону советской власти, нашел, что она правильная, и сомнения все до последнего были отметены. Поди знай, шло ли это от внутреннего убеждения или азартной натуры Рууди, который жаждал перевернуть мир. Сам Яан по своей вдумчивой уравновешенности и опыту, почерпнутому в гимназии, а затем в военном училище, оставался далеким от политики. Чаще всего он чувствовал себя нейтральным. Главное — безупречно исполнять свои обязанности. Гитлер, конечно, диктатор с неприятно истеричной манерой речи, в Берлине даже при награждении победителей-олимпийцев спортивных судей заставили вскидывать для приветствия руку, это было смешно и отвратительно. А мало ли всякого писали про Сталина все эти годы, там тоже встречались вещи и вовсе не привлекательные.

Вдруг Яан ощутил, что в действительности он знает слишком мало для того, чтобы выносить суждения по существенным вопросам. Приходилось доверяться своему чутью, оно не должно было обмануть. Стало жаль, что не хватило времени посидеть с братом Рууди и понять, что именно привело его к столь бесповоротному решению. Но этого уже нельзя было исправить.