Владимир Немцов: Сто градусов

Я услышал эту историю от моего старого друга (специальности у нас были разные, но работали мы в одном институте). Мне показалось, что эта неожиданная и несколько странная история может заинтересовать читателей, хотелось написать о ней…

Но друг мой категорически запротестовал:

— Ты, что же, хочешь сделать из меня посмешище? Тот случай был давным-давно. А теперь я кое в чем разбираюсь, И нечего подрывать мой авторитет!

Напрасно я доказывал, что буду писать не очерк или фельетон, где обычно упоминаются фамилии, что автор имеет право фантазировать…

— Вот это и плохо! — упрямился он. — Такое нафантазируешь, что потом на меня пальцами будут показывать.

— Где?

— В нашем институте. Ты думаешь, не догадаются? Я ведь там не первый год работаю. А потом, здесь замешано и третье лицо. Не знаю, как она на это посмотрит.

В конце концов, я обещал ему убрать все детали, по которым его друзья могли бы догадаться, о ком идет речь. Я не буду писать, как он выглядит, какая у него специальность, постараюсь не выдать и «третье лицо», а сосредоточу все внимание на ощущениях моего героя в тот памятный вечер. Ну, и, как полагается, кое-что прибавлю от себя.

— Как уничтожить время? — так начал свой рассказ инженер. (Я не нарушил данного ему слова: инженеры бывают самых разных специальностей.) — Никогда в жизни я не занимался этим мучительным вопросом, — продолжал он. — Но есть большие специалисты, у которых выработана даже целая теория истребления времени. Неопытные новички мучительно уничтожают время счетом до тысячи и обратно. Менее спокойные натуры мечутся взад и вперед, подсчитывая шаги. Это дилетанты в науке истребления времени. Более опытные считают окна домов, число промелькнувших машин, количество проходящих людей.

Но для этого надо быть спокойным, а спокойствия ему в тот вечер недоставало. И вот что он потом рассказал…

— Темнело. Луна еще не всходила. Недалеко от высокой стены стояло семнадцать столбов с колючей проволокой, восемь березок, девятнадцать кустов, сорок шесть ромашек и четырнадцать колючих стеблей боярышника — все это я уже успел сосчитать, — но та, которую ждал («третье лицо»), до сих пор не приходила.

Мы не виделись почти два года. Я только что вернулся из экспедиции. Она захотела встретиться со мной именно в тех местах, которые нам были дороги и памятны. Впрочем, вероятно, это женский каприз, но разве я мог ему противиться!

Когда-то здесь была маленькая рощица, а сейчас ее скрывал высокий забор, возле которого приютились восемь робких березок, да и те кажутся не живыми, а нарисованными. Меня не удивили ни забор, ни колючая проволока — за два года многое могло измениться.

Но как я решился преподнести девушке столь необычный подарок! Представьте себе, что вместо цветов, духов или перевязанной ленточкой коробки с конфетами в моем широком кармане покоился сверток с термометрами. То были термометры медицинские и комнатные, максимальные и минимальные, на десятки и сотни градусов. Они были маленькие и большие, толстые и тонкие, спиртовые и ртутные.

Сейчас она придет, и я, срывая бумагу с градусников, должен галантно их преподнести, как букет из тонких, прозрачных лилий.

Но шутки в сторону. При всей моей фантазии до такого букета я бы никогда не додумался…

Я в тысячный раз перечитывал телеграмму: «Буду пятнадцатого сентября 21 час на том же месте прошу из города привезти десять термометров».

Каких термометров? При чем тут градусники? Ведь мы же не виделись два года. Неужели в телеграмме вместо слов любви и радости я должен читать о каких-то градусниках!

Но ведь она инженер, занята научной работой. Может быть, это по рассеянности? Может быть, так и нужно? Кто способен разобраться в причудах женского характера! Но все-таки обидно. Хоть бы написала, какие градусники ей нужны. Привезешь, да не те.

Впрочем, я был предусмотрителен — мой букет состоял из пятидесяти градусников всех сортов. Я покупал их как цветы в оранжерее; может быть, среди них найдутся и ее любимые.

Осталось ровно десять томительных минут. Я в волнении шагал по дощатому тротуару, и казалось, что подо мной горит земля.

Земля была горячей в буквальном, а не в переносном смысле. Я чувствовал, будто хожу босиком по раскаленным углям. Странное, непонятное ощущение.

Меня знобило, как при малярии. Лоб покрылся испариной. Мне все мешало. Казалось, даже пуговицы жгли. Они впивались в грудь, горели на шее, как будто бы на тело капали раскаленным сургучом.