Игорь Николаев - Линия фронта

— Днем.

— Помирать тебе, фельдшер, не скоро! Большинство кончаются в час, близкий к часу рождения.

— Чудной вы, товарищ комиссар…

Старый полесовщик, знавший брод, увел группу Хацкевича, в лагере сгустилась тишина. Провожаемый фельдшером, Бойко обошел застывший в немоте табор беженцев. — загнанных войной в лес бездомных людей. Бойко различал, как беззвучно роилась толпа, видел облитые лунным светом лица, они были похожи на зеленые маски, и на всех было написано одно и то же — ожидание. Одни догадывались, а другие сами слышали передвижение партизанских подразделений с участка на участок и не могли не ощущать во всем этом взаимосвязи; все складывалось одно к одному: и розданные последние порции конины, и сбор боеприпасов для группы Хацкевича, и, наконец, поспешное снятие табора, и строгий наказ оставить на месте все, что потяжелее. Все жили ожиданием, и даже ребятня утихла — словно птицы перед ненастьем…

Бойко прошел к партизанскому кладбищу; там он снял фуражку, простился с теми, кто оставался в лесу навечно. Еще свежий холмик желтел и на могиле Можейко. Бойко постоял возле него и надел фуражку, еще раз оглянулся и тихо пошагал прочь, подумав, что отныне вражеские снаряды не будут перепахивать пристанище мертвых. Впрочем, лес этот примет, вероятно, на себя еще налет карателей: через верных друзей партизаны знали, что завтра-послезавтра немцы попытаются окончательно сокрушить оборону. Хорошо, если налет придется по пустому месту…

Но вот мысли Бойко перекинулись на живых, на сердце у него защемило: как там у Хацкевича, прошла ли группа по тайному броду, не заблудился ли проводник?

Бойко прошагал у самого болота, под ногами у него зачавкало, он наступил на немецкую каску, вспомнил, что на днях где-то здесь закончили свой путь прижатые к трясине каратели… В раздумье приблизился к первой роте, ее бойцы выдвинулись почти вплотную к ячейкам прикрытия и, затаившись в чаще, ждали сигнала к ночному прорыву. Левее, метрах в трехстах, сосредоточилась вторая рота, тоже в лесной гущине, и еще дальше — третья. Только здесь, всматриваясь в почти невидимые фигуры партизан, Бойко заметил, что стало темнее, луна скрылась в тучах; временами она появлялась в прогалинах, обливала мертвящим светом людей.

— Товарищ комиссар, садись.

Бойко машинально сел на пенек. Он подставил циферблат под лунный луч и следил, как неторопливо, дергаясь на каждом делении, кружит секундная стрелка; обошла круг, еще круг, еще…

Лес был похож на огромный муравейник. Вплотную к боевым порядкам примкнуло скопище живых людей. Впереди толпились сивобородые деды, в руках у многих были только лопаты и дубины. За стариками жались матери с детьми, они кутали платками младенцев; малыши не спали, тревожное состояние передалось им, но ни один из них не пискнул. Задние ряды подпирали, вся толпа медленно, шаг за шагом сдвигалась вперед.

— Тихо… — больше для себя сказал Бойко, его все равно никто не слышал.

Небо окончательно заволокло, в лесу стало черно. По кронам зашуршал дождь. В этом шорохе скрадывался шум множества шагов.

Но вот поднялись роты. Расчет был на внезапность. Боевые подразделения миновали свои передовые посты, влились в расчищенные от мин проходы и развернулись. Ни единого звука, кроме шороха дождя, не было в лесу. Плотные цепи партизан накатывались на позиции карателей. Бойко опасался, как бы не потерять ночью ориентировку; по замыслу необходимо было слегка доворачивать вправо, прижиматься к болотам — именно с того направления ожидался Хацкевич. В этом случае топи прикроют правый фланг, а развернутые влево роты будут удерживать образовавшийся коридор до пропуска всего табора.

— Товарищ комиссар!.. Ракета!

Но Бойко и сам уже заметил над вершинами далекое мерцание. Это был даже не свет, а едва отличимый проблеск, слабая вспышка, будто в глаза дунуло теплым посветлевшим воздухом. Однако эта подсветка не могла быть не чем иным, как ракетой, и ее уже восприняли все, потому что ее ждали, — ждали бойцы, старики, женщины, дети, и все понимали: сейчас начнется главное…

В цепи прозвучал выстрел.

— Пошли! — теперь уже громко и настойчиво потребовал Бойко.

Почти одновременно с командой залопотал вдалеке автомат, потом другой, донесся глухой взрыв гранаты… Взрывы и очереди переплелись в общий, многоголосый шум ночного боя: это приближался Хацкевич.

Бойко перестал различать отдельные выстрелы: он только силился не потерять общий пульс боя, чувствовать, куда клонится чаша весов, где нужно поддержать кого-то, а где все вершится без задержки.