Игорь Николаев - Линия фронта

Можейко до самых бровей насадил фуражку и вскинул на руку автомат.

— Виктор Федотыч, в штаб! — распорядился он.

Бойко понимал, что спорить с командиром бесцельно, тот не уйдет, пока не отобьет фашистов; понимал, что на лесной вырубке решится многое, но отсюда нет связи с остальными подразделениями, и кто-то из них — хочешь не хочешь — должен находиться в штабе.

Бойко успел отойти шагов на тридцать, когда немцы усилили огонь и рванулись через поляну. Они достигли срубленной осины. В прогале между сосен Бойко видел, как резервный взвод открыл огонь, как валились убитые немцы и возникали новые и новые; фигуры с короткими черными автоматами что-то кричали и, откидываясь, падали. И набегали свежие, и тоже валились… «Почему они не ложатся? Там же пеньки…» — думал Бойко. Ему казалось, что это наваждение, он поднялся и стоял, наблюдая, как идут в атаку хмельные каратели…

Он так и не успел уйти в штаб: все кончилось в считанные минуты; немцы отхлынули, а по тропе понесли Можейко: пуля раздробила ему голову.

В штабной землянке было сумеречно, на воткнутой в песчаную стену дощечке мигал жировик. Бойко, приняв командование отрядом, накоротке собрал взводных и ротных. Здесь же сидели разведчики, помпохоз и фельдшер.

— Кончились продукты. Есть нечего.

Он при полной тишине поправил пустой рукав и посмотрел на соратников своих. Понимал: от него ждут решения. Но выход из кольца, в котором сидел отряд, казался делом безнадежным: болото для женщин и детей практически непроходимо.

— Я не Иисус, чтоб накормить всех единой горбушкой. Будем прорываться!

Каждый понимал, насколько мал шанс, однако решение командира вносило определенность, а определенность на войне — уже полдела. Да и разведчик доложил: старичок-лесничий берется переправить через болото, по подводной тропе. Барахтаться придется по шею в жиже, с длинными шестами в руках, и держать интервал в десять — пятнадцать шагов. Для женщин и детей этот путь заказан; да и пройти по нему за несколько коротких ночных часов могло не более сотни человек, и эта группа должна выйти в тыл карателям, ударить в спину, в то время как все остальные двинутся напролом.

Легко сказать — напролом! Там пушки, минометы, авиация… Прошлый день немцы бомбили лес, и возле заброшенного сарайчика прибавилось могил, лежали там теперь и женщины, и дети… Немцы не считают каждый выстрел, как они, однако Бойко распорядился собрать для ударной группы все, что было, оставив в лагере только по три патрона на бойца.

Вечером, перед прорывом, Бойко смотрел на звездное небо и слушал лес. И было странно — небо чистое, не ветрено, а лес шумел — по примете, к дождю. Над кронами поднялась луна. Бойко думал о предстоящем прорыве, пытался представить, как все получится, как будут выводить из окружения всю эту массу людей, и сердился на луну…

Время тянулось медленно. На небе все так же холодно и беспечно мигали звезды, небосвод казался неизменным и недвижным, только медная луна поднялась выше, стала бронзовой. В диск врезалась сбоку темная полоса, будто луна высматривала что-то над макушками деревьев, как хищная птица. Заволокло б ее совсем, проклятую… Бойко отвернулся, глянул на часы, но подгонять никого не хотел. Это лишь усилит суету и вызовет неразбериху. В лагере шла подготовка, там собирали в группки женщин, ребятню и стариков, распределяли раненых, вязали носилки, паковали тюки. В это же время к участку прорыва подтягивались почти все боевые подразделения, в обороне оставались только наблюдатели и заслоны. Бойко понимал, что прорыв блокады, даже успешный прорыв, не венец делу, предстояло еще задержать противника и в эту же ночь увести людей в другой лесной массив, тоже болотистый, но более обширный и, главное, примыкающий к крупному партизанскому району.

К нему подошел фельдшер, который ждал у кромки болота, покуда скроются бойцы Хацкевича, и коротко доложил: «Все в порядке…» Бойко кивнул; фельдшер отступил к землянке, прислонился к тамбуру.

— Бакселяр, вода есть?

— Есть, — сказал тот, протягивая флягу.

Бойко сглотнул и запоздало удивился: он сроду не пил и не курил ночью.

— Сколько в тебе росту, Бакселяр?

— Метр восемьдесят.

— Ты когда родился?

— В феврале.

— Я думал, в январе… — Бойко улыбнулся. — Один английский ученый писал, будто самые рослые мужчины родятся в январе, а мелкота — в июне.

Бакселяр недоуменно смотрел на Бойко.

— А ночью или днем? — допытывался Бойко.