Игорь Николаев - Линия фронта

Вода была уже студеная, Евгений видел, как ежились, связывая бочки, раздетые догола Наумов, Янкин, Буряк. И самого Евгения пробирала дрожь.

На готовый плот с трудом вкатили сорокапятку. У берега одевались мокрые саперы. Пора было отчаливать.

Сеял холодный дождь. Возле церкви толклась бог весть откуда взявшаяся нищенка. От церковного майдана во все стороны тянулись грязные безлюдные улочки. Не слышно было ни девичьей песни, ни женского гомона, ни даже чахканья нефтянки на крупорушке. Только по Киевскому шляху нередка громыхали, будоража собак, тяжелые немецкие грузовики.

Завечерело по-осеннему рано, машины пошли под фарами. Большеголовый дурачок Муня, оборванный и промокший насквозь, бегал за ними, цеплялся за кузова, выкрикивая что-то бессвязное. Немцы над Муней хохотали, забрасывали его всякими объедками, наконец, развеселившийся немецкий солдат на ходу помочился на него. Муня отстал, но вскоре опять принялся за свое. Ляпая босыми ступнями по грязи, несчастный увязался за дизелем. Всклокоченный, с длинными руками, он издавал дикие вопли. Тяжелый фургон притормозил, из кузова стрекотнула очередь, и Муня полетел в канаву.

Через борт выпрыгнул на обочину человек с котомкой. Он неторопливо подошел к убитому, ткнул носком сапога и, закинув ношу на плечо, подался мимо дома божьего. Это был Журба. Больше десяти лет, с той самой ночи, как выскочил из окна судебного зала, скитался он по свету, ждал своего часа. Бандит впервые за многие годы шел не таясь. Впрочем, и смотреть-то на него в эту пору было некому, если не считать попрошайки, которая в испуге присела за церковным штакетником и мелко крестилась.

Журба был не первым. До него, вслед за оккупантами, уже пожаловали в родные края некогда раскулаченные и многими забытые Линник и Косой Гончар, поповичи и лавочников сынок Вадим. Все они собирались вечерами у старого лавочника, недавно назначенного старостой.

В этой компаний встретили Журбу радушно. Как родного, с шутками-прибаутками усадили за стол. Старостиха Маришка, повинуясь взгляду мужа, поставила гостю тарелку и, капая подливой на штаны поповича Василия, скинула в тарелку кус мяса. Вадим поспешил налить в стакан первача.

— Н-ну… за новую жизнь! — провозгласил Журба и, покуда попович затирал платком пятно, чокнулся со всеми.

За столом загудели. Посыпались вопросы к прибывшему. К нему подсел Вадим. Затаенный, выжидающий, как у картежника, взгляд только и выдавал его натуру.

— За новую жизнь! — первым откликнулся он.

Наутро дождь перестал, однако короткий пасмурный день тянулся нескончаемо. По местечку уже щеголял в немецком френче Журба — его определили в полицаи. Люди провожали бандита недобрыми взглядами и шушукались по поводу Муни. Вполголоса передавали невнятный рассказ нищенки, которая видела кончину Муни и распознала Журбу. По дворам шастали старухи, разносили слушки, предвещали всякие напасти. И хотя большинство не придавало слухам значения — что могло быть хуже прихода германца? — женщины все-таки горестно поддакивали, крестились и цыкали на детей.

Днем среди жителей начались новые аресты. Брали тех, кто при Советской власти состоял в активистах. Арестованных везли в глухую балку и там кончали.

К вечеру местечко будто вымерло. Притихли во дворах собаки, замолк в хатах заупокойный плач. Лишь из поповской горницы неслись хрипловатые голоса и в распахнутой форточке кощунственно плескалась буйная шаляпинская песня. Но вот в западной стороне, не иначе — над самым Киевом, занялось небо, дальние взрывы-раскаты тряхнули землю. Напуганные люди завешивали окна и судили-рядили: бомбят ли стольный город свои или же немчура удумала что-то?

Захар Платонович тоже задернул занавеску. Он слышал, как бесновался на цепи Султан, однако до двор не вышел: в спаленке у него пряталась больная дочка, и старик боялся за нее, хоронил от чужого глаза.

А по проулку в тот час вышагивал Журба и с ним еще двое хмельных татей. Шли по-деловому быстро. За каждым их шагом следили из затемненных окон людские глаза. И не одну душу леденила тревога: к кому-то пожалуют незваные гостиньки?

Завернули они к местечковому портному.

Журба пнул ногой калитку и грохнул кулаком в дверь. Пришельцам долго не открывали. Нехорошая тишина стояла в Кривом проулке.

— Разбудить жидов! — скомандовал Журба.

Один из его подручных вывернул возле водосточной трубы булыжник и пустил в окно. В доме заголосили. Журба гаркнул: