Игорь Николаев - Линия фронта

Что повело Евгения к Поричкам? Только ли оброненная Груней фраза, что они, возможно, знают адрес его родных? Запыхавшись, одним махом взбежал он, как когда-то, на второй этаж, пронесся в конец коридора и постучал в дверь.

— Кто там?

— Я.

Дверь открыла Муся. Евгений увидел, как задрожали у нее пальцы. Она отпустила портьеру — старенькую, полотняную, вышитую собственноручно Юрием Петровичем. Евгений порывисто откинул завесу и ступил через порог.

— Не ждала?

— Нет… я ждала… я…

На ее исхудалом лице лучились одни глаза. Муся прильнула к плечу Евгения, но тут же отстранилась.

— Ты одна?

— Папа на фронте, а мама…

Муся пошарила на столе, возле керогаза, — хотела угостить Евгения, — но ничего не нашла и бросилась в кресло.

— А мама? — напомнил Евгений.

— Мама скоро… Извини; я хотела, но мама…

Муся стыдилась признаться, что они с матерью голодают и что Галина Тарасовна пошла на толкучку менять платье на продукты. Она поерзала в кресле.

— Откуда ты свалился?

— С фронта, война… А ты как?

— Хотели эвакуироваться, но ждали папу…

— Ждали?

— Ой! Теперь все кого-нибудь ждут… О твоих ни гу-гу… — Муся пустила слезу и спряталась за ширму, но через минуту выскочила оттуда. — Ты насовсем, Женя? Что я говорю! То есть, понимаешь…

Евгений отметил ее скованность, но относил все за счет своего неожиданного появления.

— Временно, — сказал он. — Какой сегодня день?

— Среда. Что-то долго мама…

— Какое число?

— Двадцать четвертое.

— Так… Ну, какая обстановка? — спросил Евгений, но уже понял, что ничего ценного для себя он тут не узнает, и собрался уходить. Муся с деланным безразличием скользнула глазами по тарелкам со следами вчерашней каши и неожиданно выпалила:

— Пошли вместе!

— Сейчас? Я, право, не знаю… — Евгений колебался. Однако Муся взяла его под руку и потянула к двери; В эту минуту Евгений увидел перед собой былую Мусю, взбалмошную и своевольную девчонку, какой она ему всегда нравилась.

Как когда-то, они пошли через площадь, до памятника гетману Богдану, и возле Софии свернули налево, вниз, к Крещатику.

— Я хочу мороженого…

Евгений изумленно смотрел на Мусю: что с ней?

На Крещатике в этот послеобеденный час было довольно людно. Евгений хмуро проводил глазами двух-трех немецких офицеров. У него невольно напряглись мышцы, Муся ощутила это. Что-то тревожное передалось ей, она притихла.

Где-то вдали, на окраине или в глухом приднепровском овраге, залопотал пулемет. Чинные немецкие патрули замерли на месте, толпа молча обтекала их. Пронеслось немецкое начальство в броневике. На углу Крещатика и Прорезной Муся шепнула: «Комендатура…»

Негустой уличный шум вдруг совсем прервался. От наступившей тишины зазвенело в ушах. Евгений не слышал, что говорила Муся, лишь видел, как шевелились у нее губы. И в тот же миг дрогнул под ногами тротуар.

Взрыв!

Над фашистской комендатурой пыхнул столб огня, стены распахнулись.

За падающую стену хватались руками две женщины. Они судорожно царапали камень, на головы им сыпалось стекло.

— А-а-а-а-а!.. — понеслось по улице.

— Лю-ю-юди!..

Люди бежали. На них валились камни, кирпич, железо…

Муся билась в истерике. «Стенка… стенка!» — повторяла она, цокая губами.

Ахнул еще взрыв.

Развалины окутались тучей пыли. Толпа придавила Мусю, ее сбили с ног. Евгений подхватил ее, и они побежали.

Встречь людскому потоку барахтался немецкий грузовик с солдатами. Дизель подминал бегущих. По немцам сыпнула с крыши очередь.

— Ма-а-а-а!.. — закричала Муся. Ее зацепило камнем. Задыхаясь, Евгений приостановился. В лицо жахали горячие волны, в воздухе свистело.

— Бегом! — надрывался Евгений.

Но бежать Муся не могла, она в ужасом уставилась на церковь: над церковью шевельнулся, как живой, купол. Каменный шатер поднялся, повисел в воздухе, изнутри его блеснула золотистая роспись. Дрогнула земля, макушка колокольни завалилась набок, чиркнула по стене и упала. С соседней крыши покатились дымоходы, с фасада рухнули балконы.

Высыпавшие из грузовиков немцы перерезали боковые улицы. Толпы людей рвались через оцепление, по ним стреляли… Вдоль Крещатика дул горячий ветер. Порошило сажей, срывало кровлю, несло жесть, доски, огонь.

Евгений тащил Мусю за руку.

В окнах и на чердаках зданий бушевало пламя. Стало трудно дышать. Люди повалили к Днепру, мчались посередине улицы, на них валились головни, сыпало искры. Из обломков поднялся раненый немец. Он слепо вытягивал руки и тыркался в бегущих. Красные языки охватили его плащ, лизали руки и лицо. Немец упал. Огонь брал людей, как солому.