Игорь Николаев - Линия фронта

— Здоров, эрудит! — с порога крикнул Евгений, протягивая руку. Но всегда веселый и остроумный Борис встретил его сдержанно. Он удивленно и вопрошающе разглядывал Евгения. В комнате у него стоял беспорядок, а сам Борька в стоптанных башмаках косолапил по полу. На полу по-прежнему пласталась белая медвежья шкура — трофей покойного отца-полярника, — да на стене выделялась знакомая картина: ураган, люди на обломке мачты.

Борис поведал, что знал, о событиях в городе. А знал он немного, понаслышке. Видел листовки… Видел, как немцы хватали молодежь…

Почему остался в городе? Да вот так и остался: у самого порок сердца, в армию не взяли, у матери сердечный приступ, и до последнего дня копал эскарп…

Домой Евгений пробирался закоулками и все-таки возле своего двора чуть не угодил в облаву. Он успел шмыгнуть в ворота, но лезть засветло через окно остерегся — не привлечь бы внимания. С видом стороннего человека продефилировал он по двору и едва не наскочил на Нестора, который торчал с каким-то незнакомцем у них под окном. «Типчик…» — неприязненно подумал Евгений о незнакомце и вспомнил слова безногого Пашки: «Выплыло дерьмо…» На Пашку, давнишнего партнера отчима по преферансу, Евгений впервые наткнулся за углом, где тот продавал папиросы. Инвалид со смешком да со злой шуточкой в пять минут просветил Евгения: в городе зверствуют немцы, Владимир Богданович и мамаша в армии, ушли еще до фрицев…

— И ты ж вроде служил? — поинтересовался Пашка, скрипнув тележкой.

— Я и сейчас в армии!

Пашка тяжело, с хрипом потянул воздух:

— Ну-ну… гляди! Тут тебя знают…

Евгений долго кружил по укромным местам, несколько раз забредал во двор, пока не убедился, что пробраться в комнату немыслимо. Уже стемнело, и подпирал голод. Затянув ремень, Евгений в который раз опасливо пересек темный двор, решая, к кому податься. И вдруг его неуверенно окликнули:

— Женя!

Евгений вздрогнул: голос показался до боли знакомым. Аня?! Да, конечно же, она! А говорили — погибла… От неожиданности Евгений не мог вымолвить слова. Аня взяла его за руку, потянула в неосвещенный коридор соседнего — бывшего архиерейского — дома, где она жила. Особняк выходил в тот самый сад, через который Евгений пробирался прошлой ночью в город.

Евгений ступал, как лунатик, пытался что-то спросить, но Аня цыкнула, и он замолк. Тайком пробрались они в комнату, Аня зажгла коптилку.

— Женя, не верю… Главам своим не верю…

В полумраке Евгений озирался. Аня сказала:

— Мамы больше нет… Я одна…

Евгений плохо воспринял ее слова, ответил:

— Я помню… То есть… да, мама, конечно…

— Что помнишь?

— Тебя…

Вдруг он припомнил расставание в районе контрудара, и свою растерянность, и голос Наумова под окном…

Они сели за стол. Евгений не видел тарелок, не замечал на Ане старого маминого платья.

— Почему ты здесь?

— А ты?

Аня сдернула с головы бархатную ленточку, белые пряди засыпали ей глаза.

— Нужно, Женя… Такие дела…

— А я думал… спасовала…

— Нет… Война, нужно.

В словах ее слышалась горечь, и Евгений хотел сказать ей что-то теплое, приятное, но хорошие слова где-то растерялись.

— Глупый… глупый ты… — Аня всхлипнула. Евгений коснулся ладонями ее мокрого лица, и в ней поднялась обида на жестокое время — все нельзя… нельзя расслабиться, нельзя всерьез думать о личном. Они досмотрели друг другу в глаза и поняли, что оба шли по пути, конец которого не виден.

В городе царила неразбериха: то зависало тревожное затишье, на улицах появлялись прохожие, обходя стороной патрульных, крались по задворкам и глухим переходам, то вновь разгоралась пальба. На чердаках и в подвалах, по окраинным улицам Подола и Печерска оживали очаги сопротивления. Взрослое население мигом рассеивалось, а по закоулкам и лазейкам шныряли неугомонные мальчишки, таскали бойцам воду и куски хлеба, выводили к днепровским кручам раненых.

Улучив момент, Евгений и Сашка вышли со двора и повернули направо, к Арсенальской. Сашка, был уже в собственном костюме, и это несколько скрадывало его несуразный рост, хотя он все же выделялся среди прохожих. Евгений приказал ему еще раз повидаться со знакомой девчонкой. Бойко не простит им даже малейшей упущенной возможности связаться в городе со знакомыми: кто-то же слушает радио, у кого-то есть информация, планы.

У Евгения щемило сердце: где сейчас мать? Да и отчим… Былая отчужденность к Владимиру Богдановичу растворилась. Евгений не понимал, отчего это произошло, он лишь ощущал что-то общее, единящее их. Зная, что его родные не были близки с Поричками, он решил в первую очередь навестить Груню: она-то должна знать что-нибудь о Владимире Богдановиче.