Игорь Николаев - Линия фронта

Юркий «виллис» петлял меж танков, пушек, тягачей, кухонь и грузовиков. На перекрестке полковник увидел девушку-регулировщицу; теперь она была беспомощна — засунула флажки в голенище сапога и сиротливо стояла на обочине. По неширокой лесной дороге в два ряда подвигался сплошной поток техники и людей. Поток выдавливался, как густая, тягучая масса, застывал на время и вновь полз, и полковник заключил, что комендант переправы молодец, шлагбаум периодически отрезает порции — и на мост. К переправе все еще подваливали части танкового корпуса. Кудин никого здесь не знал, надеялся встретить у моста, как обычно, заместителя комкора и обратить его внимание на излишнее скопление войск вблизи района переправы, но первым подвернулся корпусной инженер, и полковник навалился на него:

— Вас накроют с воздуха! Вы отдаете себе отчет?

— Есть, устраним, заместитель убыл на дорогу, — доложил инженер таким тоном, будто заместитель командира корпуса являлся его подчиненным и уехал по его личному заданию.

Не желая понапрасну тратить слова, Кудин заспешил дальше. На сужении дороги, меж двух сосен, танк притиснул грузовую машину, машина и танк стояли, объехать их было невозможно. Танк уже сдал, но придавленная машина не заводилась и не могла завестись. Шофер неудержно сквернословил, а подошедшие бойцы добродушно подтрунивали:

— Лево руля, служба!

— Не-е, право!..

Машина годилась разве что в утиль, и Кудин приказал столкнуть ее с проезжей части. Механик-водитель танка с готовностью выполнил приказание. Бесконечная транспортная лента опять замолола колесами и гусеницами. Кудин приметил на расщепленном стволе дощечку: «Берегите лес от пожара». Он глянул на раздавленный грузовик и молча полез на сиденье. Обогнать колонну по дороге было невозможно, «виллис» юркнул по просеке, вправо, потом влево и выскочил на вырубку. Посреди поляны стояли на позициях дальнобойные пушки, машина обогнула их и вновь выбралась на запруженную дорогу. Густой поток донес ее до шлагбаума.

Кудин едва успел выслушать доклад помощника коменданта переправы о количестве пропущенной через реку техники, когда к шлагбауму подкатил командарм, и они вместе зашагали к мосту.

Генерал Колосов держал руку на перевязи. После нападения карателей на его машину, когда были убиты водитель и адъютант, раненого командарма доставили в госпиталь. Во время перевязки выяснилось, что пуля прошила мякоть, и он в тот же час уехал, оставив армейского хирурга в недоумении и растерянности. Командарм не мог переложить на других руководство операцией, идея и замысел которой он формировал несколько месяцев.

— Не застопоритесь?

— Часа через четыре пройдут хвосты корпуса, — заверил Кудин.

Командующий погладил раненую руку.

Кудин показал на склейке участок излучины и нанесенный низководный мост, который еще строился. Командарм скосил глаз на карту, хотя знал на память и участок реки, и положение с мостом, и сроки готовности. Вообще к инженерным войскам, или к саперикам, он не имел претензий; кто-кто, а эти исполняли богом назначенное, и боженька не поскупился, отвалил на их долю… Зная это, Колосов не стал распекать за мелкие упущения, которых тоже было немало, и сел в свою машину. Из головы у него не шел допрос коменданта женского лагеря Зейсса, которого захватили разведчики. Оберштурмфюрер не орал «Хайль Гитлер», был сдержан и весьма неглуп. Было жарко, они сидели возле щели на КП, и Зейсс сказал:

— Для меня война кончилась… Ошибки фюрера открыли глаза многим. Скоро конец.

— Я уверен в этом, — ответил Колосов по-немецки.

— О!.. — удивился Зейсс. — Впрочем, Клаузевиц утверждал, что воина во всех направлениях уходит в неопределенность…

— Но он также говорил, что война есть часть политики. А политика Гитлера достаточно определенна.

— Да, да… Но Англия и, возможно, Штаты были бы рады, если бы Гитлер помог им влезть на Кавказ!

Этот неожиданный пассаж заинтересовал Колосова, который воевал на Кавказе, и вызвал у него живые воспоминания. Пленный оберштурмфюрер обронил фразу о недовольстве Гитлером в среде военной верхушки Германии, назвал фамилии нескольких высших офицеров, в их числе фон Шлегеля, и был отправлен в штаб фронта.

Кудин смотрел вслед уехавшему командарму и заставлял себя думать о паромах и мостах, о стремительном продвижении танкового корпуса, охватывающего Минск, о работе подрывников северней Минска, в тылу врага, подумал даже о Евгении, который пошел в тыл без особой охоты, но пошел — с благословения майора Зубова. Все это и многое другое пронеслось в голове полковника, но он опять почему-то вернулся к полученной от жены телеграмме; жена болела давно, правда, болезнь ее была не из тех, что вели к смерти, но принесла немало разлада в неровные и без того взаимоотношения супругов. За все годы совместной жизни Кудин не мог уяснить, какого рода хворь у его жены, он только знал, что она по два раза в год ездила на курорты и не работала, ссылаясь на ту же таинственную женскую болезнь. И вот телеграмма! Взаимоотношения их были не такого сорта, чтобы жена решилась вызывать его по пустякам, значит, что-то стряслось. Может, с дочкой что? Писала же благоверная о некоем старшем лейтенанте, добром молодце, зачастившем в гости… Что за чертовщина, откуда в Москве во время войны добрый молодец? Не в Генштабе же обретался старший лейтенант! Полковник чувствовал, что он несправедлив к неведомому офицеру, но продолжал нагромождать нелепые догадки. (Дочка — это боль его, все, что осталось в этой жизни, ради чего стоило думать о семье.) Жена с дочкой жили в квартире, которую Кудин получил еще до войны, когда преподавал в военной академии. Квартира помещалась в доме на Покровском бульваре, и Кудин мысленно перенесся туда, пытаясь представить, чем сейчас занимаются его женщины и как произойдет их встреча; шутка ли, через несколько летных часов он будет в Москве, за все годы войны впервые. Он даже представил, как поедет, по каким улицам и мимо каких зданий проследует с аэродрома до своего жилья, и приподнятое настроение вновь коснулось его, заглушая неприязнь к жене, которая, по его мнению, придумала какой-то новый, не первый уже фокус в их жизни…