Игорь Николаев - Линия фронта

От всего этого он немного нервничал и послал адъютанта под мост — поглядеть отметки на ряжах. Лейтенант доложил: осадки нет. Кудин сам спустился под мост, но глядел не столько на опоры-времянки, сколько по сторонам, особенно влево, где зеленел травянистый мысок. Именно там, у выступа, и купался он в сорок первом году: его загнал в реку «мессер», благо ровный, пологий берег не давал укрытия… То было в сорок первом, и не мог он тогда гадать, что произойдет в сорок четвертом…

— Во-оздух! — закричали, казалось, совсем некстати.

Кудин услышал рев сирены и в ту же секунду лай зениток. Он не сомневался, что немцы ссыплют бомбы в первую очередь на переправу, но попадание в мост — редкий случай, и он остался под пролетом.

Немецкие бомбовозы шли высоко. Они шли именно на эту цель, потому что никаких заходов не делали, сразу бросили первую серию. Бомбы, как барабанная россыпь, накрыли район моста. Кудин высунулся из-под пролета, ступил шаг по откосу и задрал голову. На мост выходил второй эшелон, самолеты плыли по тому же курсу и так же высоко, по ним опять строчили зенитки, обкидывая самолеты ватными пуховками, но строй не нарушался. Кудин всматривался в ведущего, ожидая увидеть, как повалятся из брюха черные сигары, но ничего не увидел, бомбы уже где-то ниже набрали скорость, и над переправой раздался нарастающий свист. Бомбовозы слегка изменили курс, их плоскости и кабины вспыхнули на солнце. Кудин зажмурил глаза, за весь день только теперь он обратил внимание на солнце. Он стоял в тени, но кругом разливался свет, солнце купалось в реке, заливало песок на берегу и зеленый выступ, подсвечивало далекие перелески, и на этом свету бомбежка казалась чем-то нереальным, так что хотелось выйти на открытое место, на простор.

— Товарищ полковник, в щель… — напомнил лейтенант.

Кудин молча запустил пальцы под ремень, расправил гимнастерку, на груди звякнули медали. От нарастающего свиста у него заложило уши, он подумал, что нужно форсировать свайный мост, а то чем черт не шутит, когда бог спит… Эта мысль оборвалась в грохоте взрывов, в лицо ему дунуло горячим ветром, он упал.

— Лейтенант… — позвал Кудин, не поднимаясь и не чувствуя боли. Адъютант лежал недалеко, он зашевелился и поднялся.

Кудин по-прежнему не ощущал боли, но с испугом подумал, что ранен. Боясь посмотреть на себя, он с закрытыми глазами выжался на руках и подтянул ноги, они покачались ему удивительно легкими. Не желая верить дурной догадке и чувствуя, что в ней правда, он машинально шевельнул ступнями; ему показалось, что он ощущает обе ноги. Кудин подумал о жене и дочери, но больше думал сейчас о жене, о том, что они так и не поняли друг друга и все пустяки, сущие мелочи… Недоумение и обида жгли его. Сам того не замечая, Кудин поднялся и стоял на одной ноге, другой ноги не было, из оторванной штанины торчало что-то красное, размочаленное.

По мосту открылось движение, в транспортерах смеялись солдаты. Ласковое солнце обливало Кудина. Позади него стоял трясущийся адъютант.

Как только главные силы дивизии форсировали реку, партизанская бригада, а с ней и отряд Бойко, выступила на перехват частей противника, медленно и вроде нехотя отходящих с соседних участков фронта. Снялись партизаны срочно, так что не успели, что называется, почеломкаться с солдатиками.

Бойко трудно дышал, устал; он словно бежал еще за Костиком, и в груди у него шевелилось что-то похожее на жалость к непутевому парню.

Рядом с Бойко топал фельдшер, тут же ковылял Хацкевич, ему царапнуло ногу, и фельдшер забинтовал ее.

— Отведи Хацкевича на двуколку, — сухо распорядился Бойко.

— Он ходячий, — пощадил фельдшер самолюбие взводного.

В лесу было душно. Несмотря на то что издали доносились разрывы и выстрелы, здесь стояла особая, лесная тишина, было как-то спокойно и безопасно. По крайней мере казалось, что безопасно, потому что лес многие месяцы служил партизанам верой и правдой, дружески укрывая от преследования, спасая раненых и хворых.

За Березиной простиралась почти сплошная партизанская зона. И хотя отряд Бойко ранее не бывал в этих местах, бойцы безошибочно определили, что немцы здесь не гостевали.

— Глухомань, — сказал Бакселяр.

— Подожди, скоро подвалят фрицики! — ответил Хацкевич. Он так и не сел на двуколку, единственное транспортное средство, которое партизаны умудрились переправить через воду — еще до форсирования дивизии — и тащили с собой на всякий пожарный. На двуколке — все знали — хранилось с десяток перевязочных пакетов, тарахтело несколько ящиков с патронами, возвышались два мешка хлеба и большой котел. Колымагу с драгоценным скарбом волочил буланый конек, добытый вблизи Березины у лесника, хранившего в потайном месте десяток довоенных колхозных лошадок.