Василий Соколов - Крушение

В эти первые же часы совершенно лишились связи дивизии, находящиеся западнее Дона. Не одна, а все дивизии. Немецкая станция потеряла связь с 1–й румынской танковой дивизией и вообще со всеми румынскими и итальянскими дивизиями. Радиостанции 44–й, 384–й и 376–й пехотных дивизий были разбиты, захвачены или взорваны. Радиостанции 4–го корпуса, 4–й танковой армии и командования 6–й армии находились гдето далеко, их голоса не были слышны.

22 ноября была нарушена радиосвязь командного пункта 6–й армии с группой армий «Дон». Тяжелый и сырой бункер, в котором размещалась штаб–квартира, самому командующему Паулюсу напоминал склеп. Генерал сидел в нем, как заживо погребенный.

Было так, как всегда было в немецкой армии: там, где порядок представляется солдатам правильным, они не теряют разума. Где они этого порядка не видят, легко поддаются панике, теряют рассудок и цепенеют.

Немцев охватил страх перед явным поражением, и они ждали своей участи. Подземный бункер, громко именуемый штаб–квартирой командующего, находился, как казалось раньше Паулюсу, в отдаленном от линии фронта месте, на западном берегу Дона — в станице Голубинской. Отсюда Паулюс домогался соединиться со штабквартирой 4–й танковой армии. Эта связь была страшно необходима, так как оба они — и командующий 6–й армией Паулюс, и командующий 4–й танковой армией Гот — долго воевали вместе, вошли в Сталинград, и теперь оба были ответственны за судьбу двух армий, которые застряли в городе и над которыми нависла угроза окружения. Генерал Паулюс приказал беспрерывно посылать радиограммы Готу, сам стоял у аппарата в тщетной надежде, когда тот отзовется. «А может, что случилось? — поразмыслил, успокаивая самого себя, Паулюс. — Ну, конечно… Не оставит он в беде. Храбрый и достойный немецкой традиции полководец вот теперь, в трудную минуту придет на помощь…»

Оставим пока Паулюса со своими тревогами и мытарствами у молчащей радиостанции и перенесемся в Бузиновку, которая тоже расположена на западном берегу Дона. Здесь в ночь с 21 на 22 ноября в крестьянской избушке, стесненной на небольшом участке, работала оперативная группа 4–й танковой армии. При жалком свете свечи, которую все время задувал врывающийся через разбитые окна зимний ветер, командующий Гот и его ближайшие сотрудники переживали тяжелые часы, изматывающие нервы до предела. У них был один–единственный телефонный аппарат, но и тот не издавал ни звука. Вначале Гот поддерживал связь с помощью мотоциклистов, рассылаемых во все концы. Сейчас нужда в мотоциклистах отпала. Чтобы узнать положение собственных войск и противника, не требовалось теперь даже напрягать слух: во всех уголках поселка взрывались боеприпасы, объятые пламенем, а «рус фанер» (так были прозваны немцами самолеты У-2) все еще сбрасывали бомбы. От гула катящегося по степи боя дрожала маленькая хата, дрожал Гот. Мысль о плене, отвергнутая богом и строжайшими приказами фюрера, сменилась в голове Гота не менее тяжкой мыслью о самоубийстве…

В таком положении командующий армией Гот получил телеграмму из верховного штаба. Она была принята штабом армейского корпуса в самую последнюю минуту, когда связь этого корпуса с внешним миром навсегда оборвалась; Счастливая или несчастливая телеграмма об этом лучше судить самому Готу: в ней содержался приказ о том, чтобы он, Гот, сдал все соединения и все танки 6–й армии, а сам прибыл в район Цимлянской. На ходу проклиная русских и самого себя — кстати, он имел неистощимый запас немецких ру гательств! — генерал Гот подхватил кое–какие папки с секретными документами, вместе с начальником штаба вломился в машину и в густом тумане на рассвете умчался на взлетную площадку. Летели порознь, на двух самолетах. Так было заведено у высшего немецкого командования: если одного убьют, другой уцелеет. Пилотам с большим трудом удалось достигнуть долины реки Дон, — летели над самой землей, ориентируясь по телеграфным столбам. До остальных работников оперативного отдела ему, Готу, теперь не было дела: им он приказал двигаться на сухопутном транспорте.

Суматоха творилась в эти часы и в штаб–квартире Паулюса. Станица Голубинская лежит в пятнадцати километрах северо–восточнее города Калач, и эта близость к линии фронта тревожила командующего. Сидя в бункере, скованный по рукам и ногам, так как связь была прервана, а выезжать на передовые позиции откровенно побаивался, он все же надеялся на какое–то чудо, могущее изменить положение.