Василий Соколов - Крушение

— Мое почтение, батенька!

Ватутин круто повернул голову и, завидев начальника генштаба, заторопился, хотел было поспешно смыть пенное мыло, но Василевский похлопал его по спине:

— Да ты мойся… Мойся. Не стану мешать… Только доложи… — Поглядел на адъютанта, который деревянным черпаком плескал на Ватутина прямо из бадьи, не удержался пожалеть: — Холодной–то нежелательно. Нетрудно и простуду подхватить.

— Ничего, сызмала привык. Бывало, из бани прямо на снег… — ответил Ватутин и, отфыркиваясь, проглатывал слова: — Успех наметился. Взломана на всем фронте оборона… Прорыв… Введены корпуса…

Не снимая полушубка, Александр Михайлович прошелся вперед, к рабочему столу, начал глядеть на огромную карту, на длинно вытянутые мощные стрелы ударов. Всю тактическую глубину обороны пронзили эти красные стрелы, противник зажат, стиснут…

Подумалось Василевскому, что в этих стремительных стрелах — сам характер Ватутина, неукротимо дерзкий, смелый, но и расчетливый. «Очертя голову не полезет, но когда надо — взламывает, дробит, захлестывает врага», — вновь подумал Василевский.

Александр Михайлович был сейчас доволен даже и тем, что опоздал к началу контрнаступления («Всякий командующий, вот он, Ватутин, больше чувствовал ответственность без понуканий и давлений сверху»), и тем, что немецкий фронт разорван и в горловину прорыва введены танковые и механизированные корпуса и стремительно выходят на оперативный простор. Об этом говорят стрелы на карте.

Он, Василевский, будто слышит, как в десятках километров отсюда, в заснеженных степях советские дивизии и корпуса рассекают и рвут неприятельские коммуникации, и хотя о полной победе говорить еще рано, но она уже стоит перед глазами въявь. И радовалось сердце. Здесь, на донских рубежах, где скрещивались силы и генеральные планы немецкого и русского верховных командований, где тревоги многих дней и ночей не да вали покоя не только нашей армии и Ставке — всему народу, всей стране, — эти тревоги и опасения оборачивались теперь праздником для нас, русских — уж недалек тот день!

На минуту предавшись радости, Василевский спохватился, что ему в его положении начальника генштаба вовсе не следует обольщаться, по крайней мере — преждевременно, и он настроил себя на другой — деловой и озабоченный — лад. Спросил у подошедшего к столу, застегнутого на все пуговицы командующего:

— А это что у тебя, Николай Федорович, отставшие или милосердия ждущие? — Василевский кивнул на синие круги с обозначенными внутри номерами неприятельских соединений.

— По принуждению на тормоза спущены, — усмехнулся Ватутин и хмуровато сдвинул брови. — Большой мешок вот здесь, в станице Перелазовской. Доколачивается… А между двумя нашими армиями застрял в районе Распопинской 5–й армейский корпус румын.

— В тылу наших войск? — поморщился Василевский. — Это чревато и для нас неприятными последствиями.

— О последствиях пусть теперь думают немцы! — сорвалось у Ватутина. Сорвалось мгновенно и неожиданно для самого себя. Возможно, и не следовало так резко отвечать. И, поняв это, Ватутин взглянул уважительно в глаза начальнику генштаба, примирительно спросил: — А как вы, Александр Михайлович, думаете? Какие могут быть для нас последствия?

— Смотрите только, чтобы отходящие немецкие войска не смяли ваши тылы. Раненый зверь вдвойне опаснее.

— Не сомнут, — заверил Ватутин. — Главное для меня — пробиться вот сюда, — он ткнул пальцем в Калач, — А потом этих… блуждающих тыловых… будем обкатывать!

— Ну–ну, обкатывай, — заулыбался Василевский. — Завтра перейдет в наступление и Сталинградский фронт. Надо, чтобы оба крыла сомкнули кольцо окружения именно здесь, в Калаче. А потом — самое трудное… Удержать в своих руках всю группировку, не дать выйти неприятелю.

Оба понимали: задача не из легких. Окружить — это половина победы, а подавить огромную массу войск — это уже сама победа. Понимали и то, что немцы, попавшие в окружение, будут отчаянно вырываться, захотят прорвать русское кольцо извне. Скорее всего, этот контрудар нужно ожидать из района Котельниково. Эту опасность предвидит Ставка.

— А с других фронтов не подбросят? — посомневался Ватутин.

— С каких фронтов? — загадочно прищурился Василевский.

— Ну, хотя бы со Среднего Дона — из–под Воронежа.

— Не выйдет! Не позволим снять ни одной дивизии.

Сами и там скоро перейдем в наступление.

— Ас Центрального фронта долго ли -перебросить авиацией? — спросил Ватутин. Для него, командующего войсками на главном направлении, все эти опасения были вовсе не праздными. От того, как сумеет немецкое командование высвободить силы на других фронтах, быстро сманеврировать и прийти на помощь гибнущим войскам, во многом будет зависеть успех или неуспех в донской степи. И эти опасения не раз возникали в Ставке, тревожили Василевского и раньше. Но сейчас он медленно заулыбался, тая какую–то важную новость и думая, сказать или нет, потом, наконец, не выдержал, проговорился: